Я заняла позицию золотой середины: тот самый продукт не умственного труда, а обычной жизнедеятельности записала на листочке и… Нет, не сжевала и не проглотила, точно счастливый билетик. Какое уж тут счастье! Точно не женское. Или как раз таки женское — горькое. Мужики не утруждают себя любовью на пятнадцать лет. Они вообще себя ничем не утруждают. Это женский мазохизм — загоняться с чувствами. Секс и все тут. Чего ты себе навыдумывала? И для чего?
К черту листок… От березы и… Тот, из прошлогоднего ежедневника, в который по-старинке, как велит мама, не доверяющая девайсам, записываю клиентов. А тут записала стишок, скомкала и благополучно забыла в кармане куртки, получается, на целый год.
Сейчас обнаружила, развернула и застыла на сбитом бордюре, точно статуя безрукой Венеры — рук больше не было, я ими сжала себя в охранительном жесте. Обняла так сильно, как никто никогда меня не обнимал. Может, только мама, когда я сказала ей — вернее, слезно пообещала больше никогда не встречаться с красивыми и богатыми мальчиками.
Мальчиками! Игорю двадцать четыре тогда уже было! Правда, дурь в башке осталась на двадцать. И это не лечится ни таблетками от гриппа, ни вареньем из малины. Он таким придурошным и в свои тридцать девять остался. Будь он серьезным деловым человеком, стал бы встречаться с парикмахершей? Нет, конечно!
Пусть злится ноябрь. Насылает нам дождь. Хмарь осени нынче не в тягость. Ко мне заявился негаданный гость. Такая нежданная радость. Украдкой вздохну. Расстелю теплый плед. Смахну две подушки с дивана. Согрею на ужин вчерашний обед. Свиданье почти без изъяна. Зажгу две свечи. Отключу телефон. Задерну плотнее портьеры…
— Прости, что вот так.
— Знаю, сам виноват.
Давай уже дернем мадеры… Хочу чтоб горчил первый наш поцелуй. Потом будет меда в избытке… Меня зацелуй, заголубь, замилуй… Как…
Как? И тут я помню, споткнулась… Как в первой дешевенькой книжке!
Той самой! Той! С овалом на обложке и с героиней, оголенных плеч которой с питерским дождем мне не заиметь никогда. И с полуобнаженным героем, который, скажем правду, даром никому не нужен.
Как в первой дешевенькой книжке с Игорем никогда не будет, а что будет?
Подушечки пальцев немного грубы: потрескались, знать, от погоды… Ах, если, ах, если бы, бы да кабы вернули мы юные годы…
И все же негоже мне горевать, щадят победителя годы. Игорь строен. Накаченный пресс. Одет, как и прежде, по моде. И пусть в седине слишком яркий прогресс, краситься наотрез отказывается… Да какое мне дело до волос у него на голове! Я не мешаю работу с личным!
Зароюсь лицом в кудри я на груди, вдохну аромат наслажденья. Как старую ленту назад открути, верни мне дурман наважденья. Тела пусть сомкнутся в священный замок, пусть склеются намертво губы. И дождь за окном, ты прислушайся, смолк: завидует, стало быть, глупый… Я знаю, под утро неслышно уйдешь, не взглянешь на наш беспорядок… Частичку тепла в хмарь с собой унесешь, оставив мне горький осадок… Скребет по карнизу противненько дождь, собака скулит заунывно. Ну что ж, это жизнь, и с нуля не начнёшь. Хотя и бывает обидно…
Что…
— Что? — это я закричала в телефон Игорю.
Закричала, потому что приветом из детства мимо меня в этот момент пролетела машина с открытыми не по погоде окнами и с врубленной на всю мощность чушью эстрады девяностых, показывая всему микрорайону мощь интеллекта водителя. Хорошо еще, я не остановилась у лужи.
