1976. Москва – назад дороги нет - страница 18

Краем глаза я наблюдал за своей Риточкой, склонившейся над соседней витриной. Вдруг я увидел, как какой-то мужчина наклонился к моей жене, и что-то стал шептать ей на ухо. Ревность, ревность. Не успел я среагировать, жена подошла ко мне и передала весь разговор. «Вы похоже собираетесь в Израиль, так я могу вам уже в этом помочь, я тоже хочу ехать туда». Жена добавила, что у мужчины был явно еврейский акцент. Я предложил познакомиться поближе с ним. Моя интуиция мне подсказала, что он нам позарез нужен, чтобы вырвать нас из жуткого одиночества. Звали его Моня.

Дорогой читатель! Весь последний месяц нашего пребывания на Родине, Моня сам того не зная был спасителем. Нам было с кем поговорить. На следующий день Моня пришел к нам с потрепанным чемоданом и заявил, что ему негде жить. Еще он заявил, что сделает нас в будущем миллионерами. Мы развесили уши и стали ждать чудес. Чудеса пришли незамедлительно.

Во-первых, мы поняли, как надо изготовлять зеркальную фаску, до которой венецианцы не додумались. Во-вторых, что скоро он нас посвятит в секреты изготовления палехских красок. Причем мы поняли, что без этих красок Запад просто задыхается и скоро прекратит свое существование. Еще он сказал – что скоро поделится с нами огромными деньгами, которые он выиграет от опубликования бесчисленных процессов, которые вели из-за него в судах сотни живых и умерших адвокатов. Как он сказал, эти проигранные процессы произведут фурор и будут не менее важными, чем Нюренбергский процесс над нацистскими преступниками, к которому он причислял ужасно несправедливых советских судей. Он всех их считал антисемитами.

Мы слушали его, открывши рот, хотя и понимали, что это балабол. Но этот балабол освобождал нас от жуткого чувства, что мы иностранцы в своей стране, а недоумки, руководящие страной, нас могут достать. Вся комичность положения была в том, что мы внутри смеялись над каждым его словом, а он свято верил в то, что говорил. За то время, пока Моня у нас гостил, мне показалось, что поголовье кур в близь лежащих селах сократилось вдвое. Но несмотря на это, аппетит Монин угрожающе возрастал. Каждый вечер перед сном он открывал свой потрепанный чемодан и, угрожающе рыча, трудился над очередной куриной костью и документами.

Одинокий, заброшенный, пожилой человек с абсолютно перевернутыми понятиями о Западе, ехал в никуда, зачем? За порядком не следил. Бедная моя жена перемывала все после него. Но мы не жаловались на судьбу. Мы были не одни, с нами был единомышленник. И вот случилось то, чего мы совсем не ожидали. Моня исчез, растворился.

Мы страшно перепугались, так как наш адрес и телефон были в его записной книжке. Мы подумали, что его загребли, а затем наступит и наша очередь. В нашем государстве ведь все было возможно.

Забыл сказать, что сразу же по получении виз в ОВИРе, у нас были отобраны паспорта, у меня военный билет. Мы были никем и ничем. С нами могли сделать все, что хотели. Оставалось два дня до отъезда. Мони не было. Билеты на самолет были у нас на руках. В квартире сиротливо, медленно спуская воздух, на полу лежали четыре надувных матраса.

Мы их поддували каждый вечер. В прихожей стояли чемодан, сумка, на четверть заполненный маленький аквариум с четырьмя золотыми рыбками. Я не мог с ними расстаться. Это были японские рыбки с шапочками на голове. В аквариуме была куча редких водяных растений, в которых они и прятались. Рядом стоял бесхозный облезлый Монин чемодан.