Как-то его застала у нее Валентина Алексеевна – старалась разговорить, рассказала, что много путешествовала и бывала в горах. Он вел себя любезно, но несколько настороженно и быстро распрощался.
– Это хорошо, что у тебя поклонник есть, – сказала Валентина. – Смазливый… Ты с ним осторожнее. Может, какой алиментщик? Видно, бывалый. Прямо Мопассан. Имей в виду: если мужчина по-настоящему любит, он обязательно хочет жениться… Приставал?
– Было. Да я отшила.
Близость с Костей не давала Лене ожидаемого, но он ей нравился. Ее смущала неопределенность их отношений, она хотела от него решительного объяснения. Иногда одна перед зеркалом, глядя на свою грудь, она думала: “Надо же, у меня есть любовник” – и чувствовала себя героиней романа.
И она решила незатейливо его проверить.
– Мне надо с тобой поговорить…
Они полулежали на диване.
– О чем?
– Я забеременела.
Лицо Кости залила мгновенная бледность с синеватым отливом.
– Ты уверена? Задержка? Мочу сдавала? – опытно оттарабанил он.
– Угу…
– Я против, – сказал, как отрезал.
– Почему?
– Это не входит в мои планы, – он глядел не моргая.
– А я всё равно буду рожать!
– Пожалуйста, не делай глупостей! У меня есть хороший врач, профессор…
– Тебе не нужен наш ребенок?
– Знаешь, мне школы хватает. Так орут, бесятся. Страшно представить, что домой приду, а там то же самое.
– Может, и жениться не надо? – не выдержала она.
– Может быть, может быть… – он дергал себя за усики.
– Пошел отсюда вон! – закричала Лена.
– Тише, тише, тише… – Костя стремительно собрался и ушел.
После этого он несколько раз пытался зайти – не пускала, на улице отворачивалась. “Послушай”, – сбежал он сверху, когда открывала квартиру. “Я всё придумала, успокойся”. И он успокоился, отлип. Но вечером и утром Лена слышала, как он выходит с собакой, и затаивала дыхание.
Теперь, когда Валентина Алексеевна спрашивала: “Что там твой ухажер?” – Лена отвечала: “Ничего, надоел” – и сворачивала тему.
После киносеанса Лена шла с Виктором к метро. Оба молчали.
Она думала: “Разве я не дура? Парень добрый, сострадающий. Даже людей из фильмов жалеет. Наверное, тоже ищет настоящей любви. Взял за руку, а я… Чего ради выдернула? Может, я нетронутая какая, никогда меня за руку мужик не держал? Ах, цаца. Дала бы подержать… От меня не убудет. Нет же. Взрослая уже, почти тетка. А всё чего-то воображаю. Наверное, он удивился, подумал: идиотка. А я и есть – идиотка. И хамка”.
Подошли к метро.
– Лен, – позвал Виктор.
– Чего?
– Ну не отворачивайся, Лен… Ты меня не простишь?
– Как? – изумленно спросила она.
Весь следующий месяц они отдавались “культурной программе”, как называла их занятия Валентина Алексеевна.
– Ты его культурной программой маленько подави. Чтоб на серьезность настроился. А если в ресторан потащит или, того хуже, в гости придет – быстро распустится. Ты с ним построже, ты же слишком мягкая, а мужик это чует, вот и наглеет. Ты помучай, ревность вызови. Скажи: меня в Большой театр известный писатель звал. Но и надежду подари: отказала, мол.
Пошли в “Ударник” на “Афоню”. Еще не погасили свет, когда он потянулся рукой, но Лена так выразительно спросила: “Куда?”, что тотчас отдернулся и с минуту озадаченно осматривал свои пальцы, словно хотел и не решался на них подуть.
Они смеялись весь фильм. Смех сближал, и Лена думала, что герой чем-то похож на Виктора.
Выйдя из “Ударника”, серого и насупленного, слитого со всем непогожим днем, пошли по мосту; вода от ветра дробилась чешуей, незажженные кремлевские звезды были тусклыми, и, сама не зная почему, она сказала:
