Все эти данные Усикава раздобыл без труда. Но как только попробовал копнуть глубже насчет старухиной частной жизни – уперся в непробиваемую стену. Очень высокую, в которой все окна и двери наглухо заперты. Информацию о своей личности она не хотела раскрывать ни единой живой душе. И для защиты этой информации от чужих глаз постоянно тратила уйму сил и денег. На вопросы о себе не отвечала, общественных заявлений не делала. Сколько документов о ней ни поднимай, ни одной фотографии не всплывет.
Впрочем, в телефонном справочнике округа Минато ее имя обнаружилось, и Усикава позвонил по указанному номеру. Таков был его профессиональный почерк: по возможности, стараться входить через парадную дверь. После второго гудка трубку снял мужчина. Заранее придумав себе фальшивое имя и подобрав подходящий инвестиционный фонд, Усикава представился и сказал, что хотел бы переговорить с хозяйкой насчет ее трастового капитала.
– Госпожа сейчас говорить не может, – ответили ему. – Все вопросы прошу обсуждать со мной.
Голос собеседника был деловым и таким механическим, словно его смоделировали на синтезаторе.
– Согласно правилам нашего фонда, – сказал Усикава, – подобные вопросы обсуждаются сугубо индивидуально. Тогда, если не возражаете, я пошлю все необходимые документы почтой, они придут к вам через несколько дней…
– Можно и так, – отозвался мужчина. И повесил трубку.
От разговора этого Усикава ничуть не расстроился, ибо на беседу с хозяйкой даже и не рассчитывал. Он хотел знать лишь одно: какие меры принимает старуха для защиты своей частной жизни. Теперь ясно, что меры эти – самые радикальные. Несколько человек, живущих с нею под одной крышей, делают все, чтобы оградить ее от любых вторжений извне. Это понятно даже по интонации, с которой говорил мужчина в трубке – видно, ее секретарь. Да, ее имя есть в телефонном справочнике. Но общаться с ней напрямую может лишь очень ограниченное число людей. Всех же остальных выкидывают вон, как угодивших в сахарницу муравьев.
Делая вид, что подыскивает жилье в аренду, Усикава обошел риелторские конторы в Адзабу и попробовал навести справки о доме, в котором устроен приют. Но почти никто не знал, что по этому адресу вообще проживают люди. Вокруг громоздились сплошные элитные билдинги. И каждая контора предлагала исключительно дорогие варианты; до какой-то дряхлой деревянной двухэтажки никому и дела не было. При одном взгляде на лицо и одежду Усикавы местные риелторы тут же теряли к нему всякий интерес. Скорее, с ним обращались как с паршивой псиной, вымокшей под дождем: раз уж прошмыгнула в дверь, так пускай хоть немного согреется.
Уже совсем отчаявшись, Усикава вдруг наткнулся на совсем крошечную фирму по сдаче недвижимости, окопавшуюся в этом районе, как видно, уже очень давно. Старичок с пожелтевшим лицом, дежуривший за конторкой, в ответ на вопрос закивал – «Ах, вы об этом!» – и охотно выложил все, что мог. Этот человек, похожий на высохшую второсортную мумию, знал обо всем, что происходит в округе, и просто-таки жаждал кому-нибудь об этом рассказать.
– Этот домик принадлежит супруге господина Огаты, да-да… А раньше его сдавали. Зачем его выкупил господин Огата, не знаю. Уж он-то не из тех, кто жил со сдачи квартир. Может, селил там свою прислугу, точно сказать не могу. А сейчас там, кажется, какой-то монастырь для беглых жен, которых мужья поколачивают… В общем, нашего брата риелтора такая развалюха не прокормит, это уж точно!
