20 лет дипломатической борьбы - страница 17

Спустя несколько месяцев, 10 сентября 1926 года, в зале Реформации окруженный полчищем фотографов председатель 7-й сессии Ассамблеи серб Нинчич заявляет: «Поскольку Германия приняла все требования Устава Лиги Наций, она может принять участие в заседании».

Протискиваясь через плотную массу людей, столпившихся у левого входа, Штреземан, фон Шуберт и Гаус входят в зал заседаний и занимают места, отведенные им согласно алфавитному порядку, установленному Протоколом Лиги Наций…

Бриан, облаченный в узкий черный пиджак и брюки, напоминающие по форме печные трубы, медленно поднимается на трибуну. Встреченный бурей аплодисментов, он заявляет:

– Отныне Франция и Германия сотрудничают для дела мира!

Затем, вдохновляемый окружающей обстановкой, он становится все более красноречивым:

– Долой пушки, ружья и пулеметы!.. Долой траурные вуали!.. Дорогу арбитражу, безопасности и миру!

Эмоции достигают предела, его речь великолепна! У делегатов навертываются на глаза слезы, и Бриан покидает трибуну среди неописуемого энтузиазма!

Но Штреземан аплодирует лишь кончиками пальцев, он даже не пожал руку Бриану!

В кулуарах фон Шуберт говорит: «Как изумительно красноречив ваш Бриан! Но мы бы предпочли этому сокращение на десять тысяч численности оккупационной армии в Руре».

А заведующий отделом печати Штернрубарт добавляет: «Когда мы увидим, что Пуанкаре начнет говорить то же самое, что и Бриан, вот тогда речь последнего покажется нам еще более красноречивой!»

Что же касается графа Бернсторфа, остающегося верным моде времен Германии Вильгельма I, то он, в своих лакированных ботинках, темно-сером рединготе, тонкой, затянутой в корсет талией и подкрашенными волосами, с презрительным видом отвечает тем, кто спрашивает его мнение о вступлении Германии в Лигу Наций: «Именно Германии надлежит обеспечить торжество подлинной идеи президента Вильсона. Версальский договор является лишь вынужденной мерой временного характера, суррогатом действительного мира!»

Наконец на трибуну неловко поднимается Штреземан. Со свойственным ему металлическим голосом и с неподвижно лежащими поверх досье большими руками он скорее бормочет, чем произносит свою речь, полную софизмов.

«Рейх согласился вступить в Лигу Наций лишь в надежде, что ее руководители установят на земле задуманный Богом новый порядок, при котором все нации имели бы право на равенство и т. д.»

Тень неудовольствия пробежала по лицам присутствующих, которые ожидали услышать совершенно другую по содержанию речь.

Однако Штреземан заранее предупреждал Бриана:

«Я вынужден был составлять и переделывать свою речь пять раз! Президент Гинденбург всякий раз находил, что она недостаточно воинственна! Таким образом, я могу удовлетворить присутствующих в Женеве лишь на 25 процентов, ибо я должен оставить 75 процентов своим берлинским националистам!»

Но час спустя на большом банкете, устроенном представителями прессы, он находит «нужный жест». В конце обеда, напоминающего изобильные пиршества Пантагрюэля, он поднимается с места и, подходя к Бриану, звонко чокается с ним. Атмосфера становится более спокойной. Все довольны!

Но ненадолго.

В 9 часов вечера Штреземан собирает немецкую колонию в пивной «Гамбринус». Пивные кружки, толстые сигары и большая речь о внутренней политике, сопровождающаяся ударами кулака по столу.

«Реабилитация Германии перед всем миром является свершившимся фактом… Доказано, что именно союзники несут ответственность за войну… Германия снова требует возвращения ей колоний… И поскольку в статье 8 Устава Лиги Наций предусматривается разоружение великих держав-победительниц, в то время как побежденные уже разоружены, Германия вновь вооружится, если великие державы-победительницы не разоружатся!»