Все еще помню, как устроила цирковое представление при устройстве на работу, дескать собака для моей же безопасности. Я же, мол, женщина, мало ли что со мной может случиться!? а Итч мой защитник.
Удобно при любом случае парировать половой принадлежностью. Можно слезу иногда пустить для пущего эффекта, но тут мне конкретно надо постараться, чтобы выдавить их. Впрочем, я не солгала начальнику.
Я привыкла, что на меня глазеют, как мужичьё, так и бабьё. Таращатся, видя, как я из фуры вылезаю. Самцы так и вовсе с неловкими заигрываниями норовят познакомиться. Правда присутствие Итча их нервирует, и незадачливые любовники быстро ретируются.
Бабьё в ауле часто за моей спиной шушукаются, что лицо у меня пренеприятное, да в мои тридцать восемь пора бы уже детей нянчить, а «не бегать по лесу с ружьем наперевес с нашими мужиками».
Я жене Давыденко как-то отплатила за подобный гонор. Испекла пирог с «сюрпризом». Отнесла им на чай. Съели за милую душу, даже детёнышу её понравилось. Ирка Давыденко всё спрашивала, что это за мясо такое вкусное, и почём брала? Или «снова загубила несчастного кабанёнка»? На её кривое ухмыляющееся лицо я ответила: «Ир, если оглянешься вокруг – поймешь». Но она не поняла. Главное мне всё предельно ясно, оттого и вновь прочувствовала приятное покалывание в сердце.
Неважно.
Остановилась в Джигинке на АЗС. Глаза слипались. Кофе, думала, куплю себе да кости разомну. Заодно Итча выгуляю – он вообще ненавидит долго сидеть без движения.
Стою. Курю. Пью горький кофе. Рядом со мной сидел Итч. Набегался по окрестностям. Дождь сменился снегом. Тут почувствовала, что кто-то подошел ко мне сбоку. Оглянулась, а это бабьё. Вся трясется от холода, в тоненьком зачуханном пальтишке. Пояс едва удерживает пузо. Вот-вот и треснул бы вместе с пуговицами. Я грешным делом подумала, что бабьё обрюхаченная, а она просто оказалась жирная. Подавила желание сморщиться – от девки разило въедливым многонедельным потом. Лицо у неё опухшее, розовое. Волосенки короткие, торчали в разные стороны, темно-зеленого цвета, как будто флакон зеленки на себя опрокинула. Возраст неопределенный совсем: то ли шестнадцать, то ли тридцать. (Позднее, я узнала, что ей восемнадцать).
Бабьё стоит передо мной, в дурацкой вязаной шапке наперекосяк, и шмыгает носом.
– Вы ведь водительница фуры? – спрашивает она меня, указывая на тягач.
Первый раз слышу, чтобы меня так называли.
– Дальнобойщик. Чего хочешь?
– Дальнобойщица?! Правда?! – чуть ли не взвизгнула она.
Я не поняла причин подобной реакции. Стою жду, пока телячьи нежности пройдут. Хотя я итак знаю, что ей надо. Подвезти. Платить ей, судя по виду, нечем. Конечно, есть, но я не беру плату телом.
– А вы куда едете? – не унимается она: – Это ваша собака? Такая красивая! а что за порода? На медвежонка похож!
– В Туапсе. Моя. Туркменский алабай. Да, похож.
Девка вылупилась на меня, как баран на новые ворота. Глаза бегающие. Думает, что дальше спросить, и как ещё больше сделать диалог неуклюжим и утомляющим.
– М..можете подвести?
– Куда?
Губы задрожали у неё. Она морду виновато вниз опустила и поникла, как ребенок, у которого планшет забрали. Напустила на себя выражение мировой скорби, и отвечает жалобно и тихо, дрожа всем голосом: «Куда-нибудь… мне не важно».
Вот тут-то она меня заинтересовала. Мысли сразу стали течь в голове, образуя изворотливый замысел, который перерос в давно забытое желание.
