И вдруг ворвалось в тишину:
– Скажите, а может быть, скоро
Обыскивать нас начнут?
Короткий гул одобренья —
И снова одни глаза.
Глазами в органы зренья
Доценту уставился зал.
А тот, улыбочку выскалив,
Цедил, зрачками сверля:
– Надо – будем обыскивать…
(И про себя:
«Сопля!..»)
Высказаться желаете?
Прошу, поднимайтесь сюда.
Может быть, вы жалеете,
Мол, это всё ерунда?
Такие, как эта, – развязные,
Ни капли стыда у них нет!
А мы —
осудить их обязаны,
Так требует долг наш
и век.
И снова – недоброе, веское
Затишье.
И в тишине
Ты встал и качнулся резко:
– Позвольте
мне?
Зал сквозь тебя глазами
И вспышками ламп прошёл.
Вот он – как на экзамене,
Важно налёгший на стол.
От ярости губы смерзались,
Когда ты тихо сказал:
– Вы мещанин и мерзавец.
И медленно вышел в зал.
………………………. Лизал
Метели язык у домов подошвы,
Вымаливал,
Чтобы они
Забыли о прошлом,
Нелепом прошлом
И снова зажгли
в окнах огни.
Качаясь, метались вокруг переулки
В бесцветной, белёсой мгле.
Шаги одиноко, промёрзло и гулко
Стучали по оглушённой земле.
И солнце плясало перед глазами —
Закатное солнце в предсмертном огне,
И самое страшное наказанье
Было в том, что забвенья-то —
нет.
Человек, до сегодня знакомый и важный,
Исчезал, уходил во тьму,
Становился разменной деньгою бумажной,
Уплывал в грязноватую муть.
Это страшно, когда лица умирают!
И зачем-то хотелось идти далеко-далеко,
По заснеженным далям,
брести через реки, овраги,
Чтобы стало легко,
Чтобы думалось просто о людях,
о каждом из них,
Чтобы было у каждого
неповторимое «я».
Он не помнил, когда
из серого сумрака утра возник
Дом, в котором ждала
мама,
отец —
семья.
Был звонок тревожен и резок
В непривычной тиши утра.
…Запах камфары в ноздри лезет,
И у мамы щека мокра…
И зачем-то проносят мимо
Равнодушное тело отца.
Изменённый неуловимо,
Проплывает абрис лица.
Да, так сразу беда бывает —
Та, которая не одна.
За холодным стеклом трамвая
Ночь сиренева и бледна.
Возвращаются двое молча,
Так молчат, что – сойти с ума.
Легче б, кажется, выть по-волчьи
На мелькающие дома.
Скрип колёс по морозным рельсам,
Гул железный, качка и дрожь.
Человек – и кладбищенский крестик.
Как такое в одно соберёшь?
Ни религией, ни масонством
Этой дикости не оправдать.
Светофор умирающим солнцем
Провисает на проводах.
Что ж – квартира?
Пустая квартира,
Но – такая же, как была.
Человеческое Светило
Проглотила безмолвная мгла.
Задыхается ночь от мороза.
Мама плачет.
Лампа горит.
Стать взрослей никогда не поздно,
Стать беспечнее жизнь не велит.
Очень страшно, когда люди умирают.
Если б можно брести, и брести далеко-далеко,
Пробираясь в снегу через мёртвые реки,
крутые овраги —
Может, станет легко?
Но нельзя от людей оторваться,
Мама плачет слышно едва,
И тонюсенькой ниточкой вальса
Репродуктор плетёт кружева…
Прошлое набегает
Словно сквозь жаркую дрёму.
С лодки глядишь, не мигая,
В солнцем пронизанный омут.
Чёрное и золотое.
Тени зелёные. Блики.
Помнишь, вон тот листочек
Силился быть великим?
Он догнивает в иле.
Рыбы скользнули рядом.
Помнишь, на жёлтых крыльях
С неба он гордо падал?
Падал, как вестник счастья,
Садящегося в ладони.
Его расшалившийся Мастер
Чеканил из лучшей латуни.
Время ли изменило?
Или не смог иначе?
Горько лежать под илом,
Только листья не плачут.
Вверх по лучистым стрелам
Нынешнего поднебесья
Счастье сегодня делать
Стало тебе интересней?
Ты уже умный и взрослый.
Скоро аспирантура…
А сейчас – только лодка,
вёсла
И в лодке – девичья фигура.
Грусть под слепящим солнцем —
Радости признак тайный.
