– У меня к вам есть несколько вопросов. Пройдёмте, – сказал я, уводя Серафиму к её недоеденному бутерброду и сыну. Бритый Никита встретил меня улыбкой, продолжая в то же время работать языком по внутренним сторонам щёк, нёбу и зубам.
– Тебя Никита зовут?
Никита, ухмыляясь и уперев руки в сиденье стула, молча дрыгал ногами, пока не получил от матери подзатыльник.
– Отвечай, когда тебя спрашивают.
– Да, – с обиженным и вредным выражением лица.
– А вас Серафима?.. Серафима… – выуживал я отчество у Никитиной матери, пока та проводила пальцами по своей натянутой копне волос и игриво двигала губами и бровями. Моё внимание в этот момент не ускользнуло от её позолоченного безымянного пальца, как и её от моего голого.
– Для вас просто Сима. – Её рука двинулась к моей, которую я тут же отдёрнул, после чего повернул голову на уже сидящего за нашим столиком Бочёнкина, прося его глазами о помощи. Он всё понял, но ещё раз связываться с Серафимой не рискнул и быстро опустил голову в тарелку. Я решил контратаковать:
– Это вы убили Шифера?
Она подобрала руку к себе и присмирела.
– Зачем мне это? И разве способна я, молодая, красивая… нежная… – Её ладонь снова потянулась ко мне.
Я вскочил со стула и, указывая на её руку, выпалил:
– Прекратите это! Вы что себе позволяете! Я – детектив!.. мать вашу!.. Если вы это не прекратите, то… то… – Я потянулся рукой к спине, за пояс, но там до сих пор находилась яйцерезка. Сжимая её там же, за ремнём, я нагнулся над столом и зловещим тоном проговорил: – А то пожалеете.
Угроза сработала, и теперь в мою сторону от Серафимы шла лишь одна неприязнь. От мальчика тоже.
– Ну так что же, это вы? – присаживаясь на стул.
– Нет, – сквозь зубы. – И с чего бы это?
– Ну не знаю. На этом теплоходе все являются подозреваемыми, даже ты! – резко мальчику, он от этого даже повеселел. – Вот что ты делал позавчера в 20:30 вечера, а?
Никита поглядел на маму, глазами спрашивая её разрешения на ответ.
– Ммм?
– Был в каюте. С мамой.
– С мамой? А подтвердить это кто-то сможет? Кроме (пауза) ма-мы?
Никита подумал, пожал плечами и весело:
– Не-а, – после чего вновь задрыгал ножками.
– Ну а вы, (пауза) Си-ма? Что вы делали позавчера в 20:30 вечера, (пауза) а?
В этот момент, делая паузы и выговаривая по-рыбьи, широко открыв рот, слова, типа «мамы» и «Сима», я лишь чудом, как понимаю сейчас, не получил леща.
– Если это вас так интересует, – насупившись и наклонясь ко мне, – то в тот день с 7 до… до того, как из-за этого толстяка, – на Бочёнкина, – все начали собираться в коридоре, я продрыхла, не открыв и глазу. Вас этот ответ устраивает, (пауза) а?
Мне стало как-то не по себе от её манёвра. Она это уловила и добавила:
– А, (пауза) Дрю-ня?
Мне стало страшно. Я быстро повернулся к Никите, когда он выкрикнул:
– Дрюнчестер!
Меня так ещё никогда не унижали. Глубоко дыша, я пулей вылетел из-за стола и забегал глазами по столовой в поисках того, кто меня утешит: Бочёнкин – он сам от неё настрадался, Ивановы – тоже… Троянская! Бабушка. Бабулечка. Под мерзкий прекрасный гогот мальчишки и его матери, который она процеживала сквозь сложенные в уголке рта зубы, я двинулся к Троянской. Она уже не вязала. Все понимали, для чего я здесь и что всем им рано или поздно придётся отвечать на мои вопросы. Ивановы тоже сидели без дела перед стоящим на столе графином, ожидая своей очереди.
Как камень с чьих-либо плеч, я свалился на стул перед Троянской и свободно выдохнул.
