— Дочка оценила?
— Очень на это надеюсь. Во всяком случае, не капризничает и не пытается его покинуть в ту же минуту, как в него попадает. — Постучала по дереву и приняла кофе от Таи.
— Я обожаю гамаки, — поддержал он мебельную тему. — Они подстраиваются под тебя. Можно сидеть, лежать, принять положение наполовину. Завернуться в него, упав в самую середину, или перевалиться на край, используя второй как своеобразную спинку. Люблю в них качаться и думать.
— Как проникновенно ты описываешь! — Она задорно на него посмотрела. — Легко можно заочно стать поклонником этой подвесной лежанки.
— Хочешь сказать, что никогда не качалась в гамаке? — Павел недоверчиво покосился на неё.
— Как-то не пришлось. — Настя пожала плечами. — Два столкновения с ним нас совсем не сдружили.
— Столкновения — звучит устрашающе. Кто на кого напал? — Он еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. — Или выпал?
— Смейся-смейся, укротитель гамаков!
Павел фигурально застегнул молнию на губах, дразня её искрами в глазах.
— Первый раз, ещё в детстве, я взялась помогать папе разложить сетчатый гамак на полу. В итоге запуталась, как рыба в неводе.
Он расхохотался, живо представляя себе её недовольство от беспомощности, только в верёвочных силках в его воображении Настя была совсем не маленькой возмущённой девочкой, а такой, как сейчас сидела перед ним, требующей прекратить заражать её издевательским весельем.
— А второй случай? — Павел ждал продолжения.
— Теперь точно лопнешь со смеху! — Она ткнула в него пальцем. — Другой гамак был плотным, без дыр и ячеек, я душевно плюхнулась, его крутануло, как фантик конфеты, и я также душевно плашмя шлёпнулась на землю.
Он подавился смехом, она сверкнула глазами и тоже засмеялась.
— Я даже не выпала из него — он меня нагло выплюнул.
Павел похлопал себя по бедру, пытаясь отдышаться.
— У меня даже в квартире есть гамак.
Настя удивлённо выпучила глаза.
— Шутишь?!
— На балконе. Как-нибудь покажу. — Он снова потянул их за грань.
— Поверю на слово, — и снова не поддержала она.
— А у тебя есть укромный или просто любимый уголок дома? — Павел наблюдал за ней поверх поднятой чашки.
— Я люблю писать или читать на кухонном подоконнике, или просто смотреть, как солнце садится. Обязательно с большой кружкой чая рядом…
Настя рассказывала и обводила указательным пальцем ручку кофейной кружки, по изгибу вниз, погладив основание, снова вверх, туда-сюда по самой верхушке и на очередной виток. Движение тонкого женского пальца с удлинённым овальным ногтем завораживало его. Он не заметил, как начал представлять, что этот пальчик так же обводит его ухо. От неожиданности дёрнулся, смаргивая явственное ощущение её прикосновения, и звякнул ложечкой о блюдце, ставя на него свою чашку. Настя замолчала, отвлекаясь на его движение.
— Ты живёшь на верхнем этаже? — Павел задал первый пришедший на ум вопрос, пытаясь восстановить самоконтроль.
— На седьмом. Твой гамак, полагаю, тоже не на балконе первого этажа. — Она отодвинула чашку.
— На десятом, с видом на парк. — Он улыбнулся.
— Высоко сидим — далеко глядим. — Настя поправила сбившийся кулончик на коротком шнурке, вернув его в ямку в основании шеи, непреднамеренно удваивая его старания поймать прежний непринуждённый настрой.
— По рассказам моей бабушки, в старину считали, что душа человека помещается в углублении между ключицами. — Павел указал взглядом на её украшение, пряча руки под столешницей. — В ямочке на шее. Примерно здесь же, на груди, по обычаю, хранили деньги. Если человек был беден, то про него говорили, что у него «за душой ничего нет».
