34 ступень - страница 27

Лара рассказала мне, как я разрыдался во время медитации. После того, как мужчина в белом костюме подошел, чтобы меня успокоить, я подскочил и начал кричать: «Она была со мной, я был не один!», маша руками и отгоняя его от себя. После этого я перевернулся на живот и начал стучать локтями и коленями о землю, как маленький ребенок, не прекращая реветь навзрыд. Спустя пару мгновений прибежал санитар и был вынужден вколоть мне приличную дозу седативного раствора, чтобы я успокоился. Меня унесли в здание, и терапия продолжилась, но несколько пациентов слишком впечатлялись моим шоу, и их также пришлось отвести внутрь. «Тут, знаешь ли, находятся люди не с самыми крепкими нервами», – подметила Лара, то ли пытаясь казаться остроумной, то ли укоряя меня. В чем она намеривалась меня укорить? В моем собственном сумасшествии?

Мне было неприятно это слышать, но я хотя бы смог понять причину своего отвратительного состояния в субботу. Я был немного удивлен, что узнал о произошедшем от Лары, а не от санитаров или врача, хотя возможно, для них это было настолько привычным, что они не придали этому особого значения. Я хотел отшутиться, что, видимо, это упражнение было настолько эффективным, что выпустило что-то наружу, но моя собеседница казалась серьезно встревоженной тем фактом, что я ничего не помнил о собственном срыве. С минуту смотря на меня и нахмурив брови, она вдруг произнесла: «Пойдем на улицу». Не задавая лишних вопросов, я вернул книгу на полку и последовал за ней.

Выйдя на террасу, мы сели за один из деревянных столов. Вокруг нас не было ни души, лишь плотные сумерки, спешно растворяющиеся в темноте приближающейся ночи, обволакивали здание клиники, готовя ее ко сну. Достав пачку сигарет из кармана своей джинсовой куртки, Лара протянула ее мне, и я принял ее безмолвное приглашение. Лишь тогда я понял, насколько давно не дышал вечерним воздухом. Я был одет не по погоде, но даже отсутствие куртки не мешало насладиться свежестью воздуха перед тем, как я смешал его с едким вкусом табака.

– О ком ты говорил тогда? Кто такая она, или ты не знаешь? – спросила Лара, выпуская дым и смотря в сторону парка.

– Я знаю ее лучше всех на свете, – ответил я, не отводя глаз от неба, на котором уже можно было различить Луну.

– И кто же она? – не унималась Лара.

– Когда-нибудь я расскажу тебе о ней, если захочешь, – пообещал я, рассчитывая на то, что интерес Лары со временем рассеется, как облака в ту ночь, оголяя пронзительную синеву неба.

Несмотря на свой интерес к моему состоянию, сама Лара не спешила рассказывать о собственных проблемах. Это был ее не первый визит в клинику – это все, что мне было известно. Перепады настроения, о которых она между словом упомянула ранее, могли быть чем угодно и, в моем понимании, едва ли должны были свидетельствовать о наличии болезни. В конце концов, она была молода и полна жизни, и многие в ее возрасте были склонны испытывать слишком многое и воспринимать события с излишним восторгом. Если буйные эмоции считались болезнью, то каждый второй подросток мог бы быть назван душевнобольным. В таком случае мои дела были бы совсем плохи.

Лишь позже я узнал от одного из пациентов, более вменяемых большинства, что Лара значительно преуменьшала собственные проблемы. Он рассказал мне, что в первый раз ее госпитализировали после того, как она молчала около недели, не реагируя ни на родителей, ни на учителей. «Если бы она просто не разговаривала, это было бы одно», – прошептал он, пока мы сидели в приемной доктора. После своего продолжительного молчания Лара, будто выйдя из транса, запрыгнула на стол прямо посреди занятий и четко заявила, что она больше не хотела жить. «Я больше так не хочу. Я не хочу жить», – повторяла она напуганному учителю, который растерянно пытался ее успокоить и вывести из класса. «Я устала. Я так больше не могу», – продолжала она по пути домой, за ужином и по дороге в Тихую Долину, куда родители отвезли ее на следующее же утро. Это случилось два года назад.