Дни 6 – 8
1-3 февраля, пятница-воскресенье
Ничего не писал. Эти дни провел без родных душ, оттого они были пустоваты и оставили чувство вины. Начался февраль, трудный и острый для меня месяц: в феврале я родился, в феврале умерли Мама и Папа.
День 9
4 февраля, понедельник
Теперь еще немного скажу про Дедушку. Вот за что я ему благодарен: казалось, не вооруженный ничем Дедушка, обороненный без преград, сумел вооружить меня против государственных мифов той поры, тяжеловесно-державных, словно фонтаны ВДНХ. Я ведь был мальчик, как мальчик, не меньше других подверженный бескрылым фантазиям эпохи, – и оттого-то намеренно и навязчиво окрыленным, начиная от устремленных в иные миры ракет, кончая голубями мира, загадившими весь город. Нет, он никогда не разъяснял мне эпоху, просто умел существовать вне ее со своей спокойной мудростью, которая ведала о мифе подлинном. Кажущаяся наивность Дедушки была вовсе не детской, а поседелой от веков, притом не растратившей своей чистоты и свежести. Другие взрослые сами были, как дети. Оттуда безудержный инфантилизм эпохи, которая справедливо выпала на мое детство. Слишком уж много я, должно быть, требовал от взрослых, с которыми сверял истину. А все, что сулила мне дедушкина мудрость – сбылось.
Причем, любопытно, что, купаясь в государственной сказке, я даже в раннем детстве был на редкость трезв в отношении сказочного: не верил ни в Деда-Мороза, ни в гномов, ни в волшебство. Тут мне чудились подвохи, – казалось, что взрослые нас дурачат. Но притом, воспитанный Дедушкой, ощущал несказочную таинственность мира, угрозы и благость несоразмерные быту. Произнес это слово и моя память сразу устремляется к Бабушке. Она, пожалуй, была единственным бытовым и практичным человеком в нашей семье, уважала проторенные пути и жизненные правила. Жизнь моих родителей была безбытна. Вещи в нашем доме быстро ветшали, так как не были любимы, становились словно ненужной заминкой в существовании. Новые диваны вскоре проваливались, рушились стулья. Бабушкино уважение к предметам у родителей вызывала иронию. Ее любимцем был избыточно грандиозный буфет, неудобный в тесном жилье 50-х годов. Его назидательные, хотя и неприменимые полости, мне уже как-то случилось описать. Бабушка относилась к нему почти как к Марфуше, ведь он, как и Марфуша был знатоком и хранителем обветшавшего, но единственного верного существования и точной субординации. Трагедию войны и эвакуации Бабушка описывала, как разлуку и встречу с тем самым буфетом, испакощенным чужими и равнодушными людьми, поселившимися а нашем доме. Приходя к нам, она любовно полировала его тряпкой.
Бабушкиной силой и бедой стало раннее развитие личности. Подобно людям, у которых преждевременно зарастает младенческий родничок, она сложилась окончательно и навсегда еще в раннем детстве, и все истины сверяла с укладом маленького городка, где и прожила-то лет до десяти. Потом училась в не чуждой столичного лоска Варшаве, а затем больше полувека прожила в Москве, но притом ощущала неисконность больших городов. Бабушкина жизнь может подтвердить ценность любого твердого убеждения. Она словно не замечала сумятицы и катастроф века, неуклонно осуществляя свой трезвый жизненный план. Как-то я незаметно для себя расстался с памятью о Дедушке, отошел, не прощаясь. Но упомяну его еще не раз. А теперь – передышка.
