54 по шкале магометра - страница 28




Улыбаюсь тому, как он привычно отвечает на вопрос, который я никогда не задаю.


Притворяюсь, будто не вижу серых безжизненных мотыльков, падающих вслед за его словами, и не чувствую острой боли в груди слева. Врать больно.


Когда гаснет свет в спальне, я, наконец, могу вынуть из-под тумбы мертвого мотылька. Я держу его бережно, чтобы не повредить хрупкие крылья.


В гостиной я кладу мотылька на приготовленную загодя расправилку и снимаю с себя свитер.

Щипчиками поддеваю латунную головку булавки, глубоко вошедшей в мое тело прямо над сердцем. Нужно вытянуть ее аккуратно, чтобы не изогнуть и не сломать. Все должно быть идеально.


Первых мотыльков я прикалывала к куску пенопласта и хранила в коробке из-под туфель. Это было некрасиво, неэстетично. Да и сами мотыльки были неуклюжими и уродливыми. Научиться препарированию оказалось не так уж сложно. Научиться гладко врать – тоже. И теперь десятки идеально расправленных бабочек, замерших на идеально тонких булавках, хранятся за стеклами энтомологических коробок в нижнем ящике моего комода.


***

– Ничего не говори, – просит она, только я вхожу в дверь. Берет за руку и тянет в гостиную. На полу разложено с десяток ящиков с бликующими в свете торшера крышками.

– Что это?

– Разве не узнаешь? Они все твои.

Она поднимает и протягивает одну из коробок. Ряды дохлых мотыльков – каждый с аккуратно выведенной на этикетке датой.

– Нравится?

– Нет, – я швыряю коробку на стол. – Зачем ты это делаешь?

Она улыбается и медленно расстегивает блузку.


***

– Зачем ты это делаешь? – растерянно повторяет он.

– А ты? Разве тебе не надоело?

Морщась, я вынимаю из груди очередную булавку, намного длиннее и прочнее предыдущих. Из ранки бежит тонкая алая струйка. Это даже красиво. Он смотрит, будто завороженный.

Я медленно приближаюсь, целую его онемевшие губы.

– А мне надоело, – шепчу и, зажмурившись, вонзаю булавку ему в грудь.


Я открываю глаза. В комнате никого – только крупный мотылек с серебристыми крыльями умирает на длинной стальной булавке. Я бережно прикалываю его к расправилке, укладывая мохнатое тельце в желобок.


Он станет лучшим в моей коллекции.


И больше никакого вранья.

Мария Леснова

Мистерия



Хлопнула дверь. Цок-цок-цок-«Ты что, еще спишь?»-цок-цок-«Я ключи забыла. А, вот они. Ну, пока. Не спи!»-цок-цок. Тишина.

Я сижу на кровати, за окном темно. Ещё не рассвело или уже стемнело? Хрен знает.

Смотрю на свое отражение в зеркале шкафа-купе: волосы и мысли спутались, расслабленная улыбка чеширского кота на пижаме и стиснутые собственные губы. Если я их разожму, то начну орать. Цок-цок. Звонить в скорую или Катьке? В скорую? Катьке? Может, Толику? Цок-цок.

***

Регина всегда бесцеремонно, без стука заходила в мою комнату. Как же, старшая сестра! Ей можно всё: не выходить замуж, не хотеть детей, не уметь готовить, курить за столом и подкалывать меня на семейных праздниках. И ездить на бесконечные раскопки то в Крым, то в Грецию, то в Турцию. Привозить желтую пыль в складках одежды, черепки, осколки чьей-то давно истлевшей жизни. Регина.

***

– У меня галлюцинации, – сообщаю я в телефон. – Кать, настоящие глюки! Как в фильмах показывают.

Катька слушает настороженно, чувствую – не верит.

– Пила вчера? – спрашивает в конце разговора. – Знаешь, вот я однажды димедрол шампанским запила…

– Она это была. Регина. Цок-цок! Понимаешь?! – я срываюсь на крик. – Ну и что, что не видела? Слышала! Это ее голос. Ее каблуки.