– Ну что, Таракан, – спрашивал старшина, – и когда же ты прекратишь эти свои ночные безобразия, а? Уж лучше бы ты по девкам бегал, как Абрамов.
Тараканов молчал.
– Вахту ты не стоишь, – продолжал корить его Лудищев, – значит, другие за тебя отдуваются. На камбуз тебя работать не посылают, чтобы ты в задумчивости в горячий борщ не нырнул. От строевых занятий тебя освободили? Освободили! Сачкуешь, Таракан, а народу это обидно. Народ, Таракан, очень не любит, если кому-то хорошо живётся. Правильно, народ?
– Правильно! – загалдели курсанты.
– Вот видишь! – укоризненно молвил Лудищев, прищуривая глаз и вставляя нитку в иголку. – Ты не молчи, Таракан, ты объясни корешам своё поганое поведение.
– Что ж я могу поделать? – развёл руками Тараканов. – Я, братцы, и сам не рад. Болезнь это. Ну, вроде трипперо́в у Абрамова.
– Ты мои триппера́ не трожь! – зло отозвался Абрамов. – Это недуг морской, всем понятный, от него товарищам никакого убытка. А вот где ты свою хворь намотал? Слушай, Таракан, а не мог бы ты во время этих своих припадков ходить где-нибудь подальше от нашей роты, а? Ну, хоть на плацу, что ли! А то я позавчера надел на манекен тельник, положил его в свою койку, да и пошёл в самоволку, как нормальный человек. Так тебе, паскуде, опять приспичило по карнизам болтаться. Дежурный офицер в наш кубрик прибежал и к окну кинулся, да по дороге за манекен задел, а рука-то из тельника вывалилась и бряк об пол. Так дежурный до окна не добежал, а лёг посреди кубрика и за сердце схватился. И теперь этот человек, который, правду сказать, даже не очень большая гадина, лежит в госпитале, я на месяц лишён увольнения, а манекен – вещь для всех нас необходимая – конфискован, и теперь на него наденут скафандр, дадут в руку гранату, и будет он стоять в классе водолазной подготовки как вечный тебе, зараза, укор!
Произнеся обличительную речь, Абрамов безнадёжно махнул рукой и снова принялся за детектив.
– Минэ усе едино, ѓде вин там бродэ, – заметил Гунько, – та шоб вин вбывся усмятку. Но кажну ночь прибеѓае дэжурный и включае свит. А коѓда убеѓае, то свит не выключае. Так шо то за сон?
– Свет, – пробормотал Абрамов, не отрываясь от книги, – со светом мы, пожалуй, разберёмся. А может, и тебя – придурка, отучим от ночных глупостей, – посулил он Тараканову.
– Ясно одно! – Рукосуев хлопнул ладонью по столу. – Во время нахождения на карнизе будить его нельзя – разобьётся к чёртовой матери, а с нас погоны сдерут. Вместе с кожей. Придётся вам, как командиру роты, лично контролировать курсанта Тараканова. Его сон, значит. Важно поймать начало приступа и не дать этому лунатику выбраться наружу.
– Слушаюсь, – обречённо вздохнул Жучко.
– И чтоб всё было тихо! – напомнил Рукосуев.
Посреди кубрика довольный Абрамов демонстрировал товарищам новый манекен, придерживая его за талию. Манекен был розовый, совсем новый.
– А чего, мужика не нашлось? – криво усмехаясь, спросил Лудищев, косясь на грудь манекена.
– Скажи за этот спасибо! – обиделся Абрамов. – Мне за него ещё в универмаге отрабатывать, у тамошних девиц. Ну, хватит, хватит лапать, извращенцы! – он поднял манекен и осторожно поставил в высокий шкаф, где висели шинели.
– Рота! Отбой! – завопил в коридоре дневальный.
Койка Абрамова стояла напротив таракановской. Курсанты уже улеглись и, по обыкновению, болтали перед сном, ругая нехорошими словами свою жизнь и начальство. Наконец Гунько заныл, что ему мешают спать, и Абрамов провозгласил:
