В начале октября немцы вошли в Сумы, а через неделю уже были у нас. Я окончательно поняла, что в Москву мне не попасть и надо теперь только выжить и Витю сохранить.
К нам на постой пришел немецкий офицер. Зашел он в избу, а там запах дедова самосада. Немец поморщился, сказал что-то сопровождающим, те засмеялись, и они ушли. Не понравилось им у нас, а наши соседи им приглянулись.
Так до конца оккупации у них немцы и селились. А к нам даже не заходили. Как предупреждал их кто-то. Нам, на радость. Ох, война, война! И как там наш папка в Ташкенте?
Туда уж точно немцы не дойдут.
Тогда я и услышала от Кати, что и с кем за это время произошло в тех тридцатых годах:
«С родителями остались только я с Павлом и детьми, а остальные кто куда. Марусе тогда исполнилось восемь лет, а Саше было около трех. Куда нам бежать?
Вначале еще было терпимо. А потом мы еле пережили те два страшных и голодных года. Но родителей мы не уберегли. Они умерли от голода и болезней, и их похоронили в конце нашего сада. Так тогда многие поступали в селе. Люди семьями умирали. Страшное было время.
Вот только радость одна у нас и осталась – Маруся и Саша. Это чудо, что они живы, ради них мы с Павлушей и выжили.
Если б ты, Феня, знала, как я рада, что ты уцелела и появилась в таком виде, да еще с сыном. Ведь тебе только восемнадцать тогда было, и я за тебя больше всех боялась и молилась.
Уцелела еще Мотя, она очутилась в Тульской области и там вышла замуж. И сестра Степанида выжила. А Николай пропал неизвестно где».
2008 – ой год. Украина.
В хирургически-онкологическом отделении завтрак был в 8 часов утра. Женщины, в основном в домашних халатах, и мужчины в тренировочных костюмах, дистанцируясь друг от друга, слегка согнувшись, поддерживая рукой болезненные места, с унылым спокойствием стояли в очереди с мисками и кружками в руках.
Никто не спешил, и поэтому перемещались к окошку выдачи мелкими шаркающими шагами. Были и другие – это те, которые помоложе или которых еще не касался скальпель хирурга. Они держались более живо и уверенно.
Когда подошла моя очередь, я подставил свою тарелку и мне бросили туда два черпака овсяной каши. Налив в кружку чай из чайника, я стал отходить и краем глаза увидел, что стоявшему за мной больному бросили на кашу еще кусочек сливочного масла.
«Наверное, я слишком быстро отошел и в мою миску промахнулись маслом», – подумал я и вернулся к окошку раздачи.
– Да нет, я про вас не забыла, просто масло выдают инвалидам или участникам войны, – ответила мне женщина на мой вопрос «а почему».
Сел я за стол и смотрю в свою тарелку с отливающей легкой синевой «молочной кашей». Десять граммов масла, а как велика им цена! Этой ценой отмечена судьба тех, кто дожил от той Войны до сегодняшнего дня. От Войны, которая прогремела более 60-ти лет тому назад.
– Эх! Вы! Участники Войны! – вздохнул я.
И вдруг всколыхнулось что-то во мне и вспомнилось…
Была осень 1942 года. Тогда мы жили в селе на Сумщине. Ранняя осень с дождями превратила все вокруг в непролазную грязь и мне мама сказала, чтоб на улицу я не высовывался. Пошел я как-то раз и завяз по колено в своих бурках с галошами. Хорошо, что проходил мимо соседский дядя Леша, так он вытащил меня из грязи и принес домой.
– А бурки где? – спросила мать, глядя на мои босые ноги. Пришлось дяде Леше идти на улицу и выуживать из грязи мои бурки.
