– Да! Да! Да! – голосил зал.
«А хорошо получилось», – подумал я, старательно фиксируя реакцию питерской публики на моих «ангелочков». Стопроцентным триумфом я бы это не назвал, все-таки публика разогретая, да и подогретая изрядно. Им можно было сейчас скормить хоть квартет балалаечников…
Правда, при условии, что у них будут басы и барабаны, конечно.
– Это мой парень! – кричала Кристина, подпрыгивая на месте. Мы с Евой переглянулись и прыснули. Да уж, нормально так нашей куколке питерская атмосфера в голову ударила. Хотя может это и водка была, конечно.
«Ангелочки» обменялись несколькими фразами, кивнули друг другу, Надя снова подошла к микрофону. Зал подутих, и из колонок полилась ещё одна немецкая песенка. Только теперь голос девушки уже не дрожал, а звучал вполне уверенно и звонко. Вступили ударные.
– Черт, кассета кончилась, – шикнул я и принялся торопливо ее менять. Кассет в Питер я взял изрядный такой запас. Сами по себе концертные записали имеют не очень большую ценность. Но вот хроника подобных мероприятий в будущем может нам нормальную такую службу сослужить. Такие концерты запросто могут получить через какое-то время статус культовых. Я так себе знаю историю русского рока. Но ведь это легко может быть первым концертом «Короля и шута», например. Или одним из первых. И мои «ангелочки» выступали здесь же, на этой самой всратой сцене. Где-то посреди зимней слякоти февральского Питера.
– Мне все это кажется каким-то нереальным, – сказала Надя, подставляя лицо летящим с мутно-серого небы пушистым снежинкам. – Как будто я сплю. В ушах до сих пор эти вопли, а я никак поверить не могу…
– Блин, а если бы у нас свои инструменты были, мы бы там вообще всех порвали! – Бельфегор перегнулся через парапет набережной. В отличие от намертво скованной льдом Киневы, Нева зияла проталинами, а середина реки была и вовсе жидкой. Питер девяностых выглядел менее приветливым и жизнерадостным, чем когда я сам здесь бывал, уже много позже. Он был весь залит огнями, полон улыбчивыми людьми и сиял уверенным имперским величием. Сейчас этот город имел те же очертания, но ощущение от него было другим. Как от израненного зверя, скалящегося на тебя черными провалами подворотен. Даже не знаю, что нанесло его блистательно у великолепию больше урона – собственно, эпоха перемен, в которую мы сейчас здесь оказались, или советское наследие…
Я оборвал поток нахлынувших на меня поток философских мыслей и прислушался к разговору «ангелочков».
– …а я думаю, сейчас облажаемся, и все, кабзда! – размахивая руками, говорил Астарот. – У меня ещё в ботинке камешек какой-то дурацкий. Я думал, надо его вытащить, а тут Сэнсей, вот это все… Стою на сцене, свет в глаза, публика орет. А я про этот камешек думаю!
– …а я говорю: «Спасибо!», улыбаюсь изо всех сил, а сам думаю: «Вы бы мне ещё ионику дали!»
– Боря, побойся бога, нормальный у тебя был синтезатор! В Новокиневске такой только у Конрада в группе!
– Но звучание совсем не то!
– А потом налетают какие-то парни с нашими кассетами и просят подписать! А я даже не знаю, что пишут в таких случаях вообще!
– И что написал?
– Костяну от Астарота.
– Да блин! Надо придумать что-то прикольное уже…
– А много кассет разобрали? Велиал, ты нас слушаешь вообще?
– Все, сколько я взял, – ответил я. – Пятнадцать. Блин, знал бы, что так получится, больше бы взял. Спрашивали больше, я сказал, чтобы в «Юбилейный» приходили.
