Читать онлайн Белла Ахмадулина - А напоследок я скажу…

Новая тетрадь

Смущаюсь и робею пред листом

бумаги чистой.

Так стои́т паломник

у входа в храм.

Пред девичьим лицом

так опытный потупится поклонник.

Как будто школьник, новую тетрадь

я озираю алчно и любовно,

чтобы потом пером ее терзать,

марая ради замысла любого.

Чистописанья сладостный урок

недолог. Перевернута страница.

Бумаге белой нанеся урон,

бесчинствует мой почерк и срамится.

Так в глубь тетради, словно в глубь лесов,

я безрассудно и навечно кану,

одна среди сияющих листов

неся свою ликующую кару.

1954

«Дождь в лицо и ключицы…»

Дождь в лицо и ключицы,

и над мачтами гром.

Ты со мной приключился,

словно шторм с кораблем.

То ли будет, другое…

Я и знать не хочу –

разобьюсь ли о горе,

или в счастье влечу.

Мне и страшно, и весело,

как тому кораблю…

Не жалею, что встретила.

Не боюсь, что люблю.

1955

Цветы

Цветы росли в оранжерее.

Их охраняли потолки.

Их корни сытые жирели

и были лепестки тонки.

Им подсыпали горький калий

и множество других солей,

чтоб глаз анютин желто-карий

смотрел круглей и веселей.

Цветы росли в оранжерее.

Им дали света и земли

не потому, что их жалели

или надолго берегли.

Их дарят празднично на память,

но мне – мне страшно их судьбы,

ведь никогда им так не пахнуть,

как это делают сады.

Им на губах не оставаться,

им не раскачивать шмеля,

им никогда не догадаться,

что значит мокрая земля.

1956

Невеста

Хочу я быть невестой,

красивой, завитой,

под белою навесной

застенчивой фатой.

Чтоб вздрагивали руки

в колечках ледяных,

чтобы сходились рюмки

во здравье молодых.

Чтоб каждый мне поддакивал,

пророчил сыновей,

чтобы друзья с подарками

стеснялись у дверей.

Сорочки в целлофане,

тарелки, кружева…

Чтоб в щёку целовали,

пока я не жена.

Платье мое белое

заплакано вином,

счастливая и бедная

сижу я за столом.

Страшно и заманчиво

то, что впереди.

Плачет моя мамочка, –

мама, погоди.

…Наряд мой боярский

скинут на кровать.

Мне хорошо бояться

тебя поцеловать.

Громко стулья ставятся

рядом, за стеной…

Что-то дальше станется

с тобою и со мной?..

1956

«Мне скакать, мне в степи озираться…»

Мне скакать, мне в степи озираться,

разорять караваны во мгле.

Незапамятный дух азиатства

до сих пор колобродит во мне.

Мне доступны иные мученья.

Мой шатер одинок, нелюдим.

Надо мною восходят мечети

полумесяцем белым, кривым.

Я смеюсь, и никто мне не пара,

но с заката вчерашнего дня

я люблю узколицего парня

и его дорогого коня.

Мы в костре угольки шуровали,

и протяжно он пел над рекой,

задевая мои шаровары

дерзновенной и сладкой рукой.

Скоро этого парня заброшу,

закричу: «До свиданья, Ахат!»

Полюблю я султана за брошку,

за таинственный камень агат.

Нет, не зря мои щёки горели,

нет, не зря загнала я коня –

сорок жён изведутся в гареме,

не заденут и пальцем меня.

И опять я лечу неотрывно

по степи, по ее ширине…

Надо мною колдует надрывно

и трясет бородой шурале…

1956

Грузинских женщин имена

Там в море паруса плутали,

и, непричастные жаре,

медлительно цвели платаны

и осыпались в ноябре.

Мешались гомоны базара,

и обнажала высота

переплетения базальта

и снега яркие цвета.

И лавочка в старинном парке

бела вставала и нема,

и смутно виноградом пахли

грузинских женщин имена.

Они переходили в лепет,

который к морю выбегал

и выплывал, как черный лебедь,

и странно шею выгибал.

Смеялась женщина Ламара,

бежала по камням к воде,

и каблучки по ним ломала,

и губы красила в вине.

И мокли волосы Медеи,

вплетаясь утром в водопад,

и капли сохли, и мелели,

и загорались невпопад.

И, заглушая олеандры,

собравши всё в одном цветке,

витало имя Ариадны

и растворялось вдалеке.

Едва опершийся на сваи,

там приникал к воде причал.

«Цисана!» – из окошка звали,

«Натэла!» – голос отвечал…

1957

«Смеясь, ликуя и бунтуя…»

Смеясь, ликуя и бунтуя,

в своей безвыходной тоске,

в Махинджаури, под Батуми,

она стояла на песке.

Она была такая гордая –

вообразив себя рекой,

она входила в море голая

и море трогала рукой.

Освободясь от ситцев лишних,

так шла и шла наискосок.

Она расстегивала лифчик,

чтоб сбросить лифчик на песок.

И вид ее предплечья смутного

дразнил и душу бередил.

Там белое пошло по смуглому,

где раньше ситец проходил.

Она смеялася от радости,

в воде ладонями плеща,

и перекатывались радуги

от головы и до плеча.

1957

«О, еще с тобой случится…»

О, еще с тобой случится

всё – и молодость твоя.

Когда спросишь: «Кто стучится?» –

Я отвечу: «Это я!»

Это я! Ах, поскорее

выслушай и отвори.

Стихнули и постарели

плечи бедные твои.

Я нашла тебе собрата –

листик с веточки одной.

Как же ты стареть собрался,

не советуясь со мной!

Ах, да вовсе не за этим

я пришла сюда одна.

Это я – ты не заметил.

Это я, а не она.

Над примятою постелью,

в сумраке и тишине,

я оранжевой пастелью

рисовала на стене.

Рисовала сад с травою,

человечка с головой,

чтобы ты спросил с тревогой:

«Это кто еще такой?»

Я отвечу тебе строго:

«Это я, не спорь со мной.

Это я – смешной и стройный

человечек с головой».

Поиграем в эту шалость

и расплачемся над ней.

Позабудем мою жалость,

жалость к старости твоей.

Чтоб ты слушал и смирялся,

становился молодой,

чтобы плакал и смеялся

человечек с головой.

1957

«Не уделяй мне много времени…»

Не уделяй мне много времени,

вопросов мне не задавай.

Глазами добрыми и верными

руки моей не задевай.

Не проходи весной по лужицам,

по следу следа моего.

Я знаю – снова не получится

из этой встречи ничего.

Ты думаешь, что я из гордости

хожу, с тобою не дружу?

Я не из гордости – из горести

так прямо голову держу.

1957

Снегурочка

Что так Снегурочку тянуло

к тому высокому огню?

Уж лучше б в речке утонула,

попала под ноги коню.

Но голубым своим подолом

вспорхнула – ноженьки видны –

и нет ее. Она подобна

глотку оттаявшей воды.

Как чисто с воздухом смешалась,

и кончилась ее пора.

Играть с огнем – вот наша шалость,

вот наша древняя игра.

Нас цвет оранжевый так тянет,

так нам проходу не дает.

Ему поддавшись, тело тает

и телом быть перестает.

Но пуще мы огонь раскурим

и вовлечем его в игру,

и снова мы собой рискуем

и доверяемся костру.

Вот наш удел еще невидим,

в дыму еще неразличим.

То ль из него живыми выйдем,

то ль навсегда сольемся с ним.

1958

Мазурка Шопена

Какая участь нас постигла,

как повезло нам в этот час,

когда бегущая пластинка

одна лишь разделяла нас!

Сначала тоненько шипела,

как уж, изъятый из камней,

но очертания Шопена

приобретала всё слышней.

И забирала круче, круче,

и обещала: быть беде,

и расходились эти кру́ги,

как будто кру́ги по воде.

И тоненькая, как мензурка

внутри с водицей голубой,

стояла девочка-мазурка,

покачивая головой.

Как эта, с бедными плечами,

по-польски личиком бела,

разведала мои печали

и на себя их приняла?

Она протягивала руки

и исчезала вдалеке,

сосредоточив эти звуки

в иглой исчерченном кружке.

1958

Август

Так щедро август звёзды расточал.

Он так бездумно приступал к владенью,

и обращались лица ростовчан

и всех южан – навстречу их паденью.

Я добрую благодарю судьбу.

Так падали мне на плечи созвездья,

как падают в заброшенном саду

сирени неопрятные соцветья.

Подолгу наблюдали мы закат,

соседей наших клавиши сердили,

к старинному роялю музыкант

склонял свои печальные седины.

Мы были звуки музыки одной.

О, можно было инструмент расстроить,

но твоего созвучия со мной

нельзя было нарушить и расторгнуть.

В ту осень так горели маяки,

так недалёко звёзды пролегали,

бульварами шагали моряки,

и девушки в косынках пробегали.

Всё то же там паденье звёзд и зной,

всё так же побережье неизменно.

Лишь выпали из музыки одной

две ноты, взятые одновременно.

1958

«По улице моей который год…»

По улице моей который год

звучат шаги – мои друзья уходят.

Друзей моих медлительный уход

той темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,

нет в их домах ни музыки, ни пенья,

и лишь, как прежде, девочки Дега

голубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх

вас, беззащитных, среди этой ночи.

К предательству таинственная страсть,

друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!

Посверкивая циркулем железным,

как холодно ты замыкаешь круг,

не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!

Твой баловень, обласканный тобою,

утешусь, прислонясь к твоей груди,

умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,

на том конце замедленного жеста

найти листву, и поднести к лицу,

и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,

твоих концертов строгие мотивы,

и – мудрая – я позабуду тех,

кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,

свой тайный смысл доверят мне предметы.

Природа, прислонясь к моим плечам,

объявит свои детские секреты.

И вот тогда – из слёз, из темноты,

из бедного невежества былого

друзей моих прекрасные черты

появятся и растворятся снова.

1959

«В тот месяц май, в тот месяц мой…»

В тот месяц май, в тот месяц мой

во мне была такая лёгкость

и, расстилаясь над землей,

влекла меня погоды лётность.

Я так щедра была, щедра

в счастливом предвкушенье пенья,

и с легкомыслием щегла

я окунала в воздух перья.

Но, слава Богу, стал мой взор

и проницательней, и строже,

и каждый вздох и каждый взлет

обходится мне всё дороже.

И я причастна к тайнам дня.

Открыты мне его явленья.

Вокруг оглядываюсь я

с усмешкой старого еврея.

Я вижу, как грачи галдят,

над черным снегом нависая,

как скушно женщины глядят,

склонившиеся над вязаньем.

И где-то, в дудочку дудя,

не соблюдая клумб и грядок,

чужое бегает дитя

и нарушает их порядок.

1959

Нежность

Так ощутима эта нежность,

вещественных полна примет.

И нежность обретает внешность

и воплощается в предмет.

Старинной вазою зеленой

вдруг станет на краю стола,

и ты склонишься удивленный

над чистым омутом стекла.

Встревожится квартира ваша,

и будут все поражены.

– Откуда появилась ваза? –

ты строго спросишь у жены. –

И антиквар какую плату

спросил? –

О, не кори жену –

то просто я смеюсь и плачу

и в отдалении живу.

И слёзы мои так стеклянны,

так их паденья тяжелы,

они звенят, как бы стаканы,

разбитые средь тишины.

За то, что мне тебя не видно,

а видно – так на полчаса,

я безобидно и невинно

свершаю эти чудеса.

Вдруг облаком тебя покроет,

как в горних высях повелось.

Ты закричишь: – Мне нет покою!

Откуда облако взялось?

Но суеверно, как крестьянин,

не бойся, «чур» не говори –

то нежности моей кристаллы

осели на плечи твои.

Я так немудрено и нежно

наколдовала в стороне,

и вот образовалось нечто,

напоминая обо мне.

Но по привычке добрых бестий,

опять играя в эту власть,

я сохраню тебя от бедствий

и тем себя утешу всласть.

Прощай! И занимайся делом!

Забудется игра моя.

Но сказки твоим малым детям

останутся после меня.

1959

Несмеяна

Так и сижу – царевна Несмеяна,

ем яблоки, и яблоки горчат.

– Царевна, отвори нам! Нас немало! –

под окнами прохожие кричат.

Они глядят глазами голубыми

и в горницу являются гурьбой,

здороваются, кланяются, имя

«Царевич» говорят наперебой.

Стоят и похваляются богатством,

проходят, златом-серебром звеня.

Но вам своим богатством и бахвальством,

царевичи, не рассмешить меня.

Как ум моих царевичей напрягся,

стараясь ради красного словца!

Но и сама слыву я не напрасно

глупей глупца, мудрее мудреца.

Кричат они: – Какой верна присяге,

царевна, ты – в суровости своей? –

Я говорю: – Царевичи, присядьте.

Царевичи, постойте у дверей.

Зачем кафтаны новые надели

и шапки примеряли к головам?

На той неделе, о, на той неделе –

смеялась я, как не смеяться вам.

Входил он в эти низкие хоромы,

сам из татар, гулявших по Руси,

и я кричала: «Здравствуй, мой хороший!

Вина отведай, хлебом закуси».

– А кто он был? Богат он или беден?

В какой он проживает стороне? –

Смеялась я: – Богат он или беден,

румян иль бледен – не припомнить мне.

Вперед

Читать онлайн Белла Ахмадулина - А напоследок я скажу…

Похожие книги