* * *
Разбирательство заняло аж два часа. Один плюс – после всего этого аппетит пропал. Мы еще долго переругивались, объясняли что-то, подписывали массу каких-то бумаг. Михайловна хотела вообще снять меня с линии и оформить производственную травму на месте, на что я ответил отказом, боюсь – грубее, чем хотел; поэтому некоторое время мы потратили еще и на взаимное пререкание на повышенных тонах. В общем, написав с нашими кавказскими друзьями обоюдно обвиняющие заявления, мы разошлись. Предварительно, правда, участковый внимательно и безрезультатно осмотрел нашу машину на предмет завалявшегося или припрятанного бумажника.
– Антош, чего это с тобой?
А, ну да, Валерка же был на улице, не видел всего.
– Это, Валер, благодарность.
– Да что же это они, суки…
– Ну-ну, тихо! – хватит с меня лично разбирательств. – Не шуми! Милиция тут, пусть дальше она решает.
– Решит она… – бурчит Валера, заводя машину. – В лапу им эти черномазые сунут и закроют дело.
– Без моего согласия и росписи – не закроют. Поехали.
Едем на станцию, как обещали, без звонка. Я, потирая ушибленный нос, рассказываю водителю в окошко подробности происшедшего в приемном, Офелия периодически вставляет матерные комментарии.
Въезжаем во двор подстанции. Под козырьком стоят три машины – реанимация, «психи» и машина пятой бригады.
– Маловато, – морщусь я. – Сейчас опять сорвут куда-нибудь.
– Пока не пообедаем – хрен я куда поеду, – клятвенно обещает Офелия. – Я карточки пока сдам, а ты чеши в комнату, ставь кипяток.
Заходим в приемное. Я направляюсь в заправочную, засунуть сумку в бригадную ячейку. Хорошо, что там никого нет. Захожу, стараясь держаться спиной к окошку. Не помогает.
– Антошка, что с тобой? – ужасается Машенька, сменившая Яночку, из-за решетки. – Ты чего весь в крови?
– А? – оглядываю свою форму. – А, ч-черт!!
Вся грудь залапана не замеченными мной, ставшими уже бурыми, пятнами.
– Это кто так тебя?
– Да никто меня. Больного везли, а пока перекладывали в «тройке», испачкался…
– Бреши больше! Вон, как нос распух! Иди сюда, хоть перекисью рубашку замочи, а то потом не отстираешь.
Послушно плескаю перекись на кровавую корку, украшающую нагрудный карман и окрестности, остервенело тру пенящуюся жидкость салфеткой.
– На вызове, что ли?
– ФЕЛЬДШЕР ВЕРТИНСКИЙ, ЗАЙДИТЕ К СТАРШЕМУ ВРАЧУ! – прокатывается по коридору.
– Спасибо за перекись, Машунь, – бросаю грязную салфетку в бак. Что ж, прекрасный повод отвертеться от объяснений. Хотя, сдается мне, позвали меня именно за ними.
В кабинете старшего врача, помимо нее самой, на стуле нахохлилась угрюмая Офелия, раздраженно постукивающая ручкой по исписанному листу бумаги, а на диване расположилась «пятерка» – Дарья Сергеевна и утренняя девочка Алина, шмыгающая носом и потирающая опухшие от слез глаза. Обе, положив на колени по тому «Справочника лекарственных средств», пишут объяснительные.
– А вот еще одни, – мрачно констатирует Надежда Александровна, протирая очки. – Герои дня. Дашке хоть халат порвали… А ты как, Вертинский?
– Жить буду.
– Будешь, будешь, куда ты денешься. Садись, где место есть, пиши.
– Что писать-то?
– Как все было, пиши. В деталях.
– Может, дашь хоть пообедать мальчику, а? – зло доносится из угла. – Ему нос расквасили так, что вообще с линии снять надо, а ты со своими писульками…
– Офелия, прикрой рот, а? – тут же взъярилась Надежда Александровна. – Ты меня уже с утра задолбала! Написала – топай в комнату, обедай! А у меня своя работа!
