– Сил нет, – прошептала Ярина.
– Зато в следующий раз рассчитывать будешь. Я тебе что говорила? Горохом всыпь. А ты бабочек натворила, на красоту потратилась. Грошовая это красота, Ярина. Поднимайся. Я пироги рябиновые напекла, поешь – полегчает. Чёрточки-то тебе показывать?
– Да…
– А нитку кто в иглу вденет?
Волоча ноги, добралась Ярина до избы, взобралась на лавку.
– Ешь. – Обыда поставила перед ней пироги, плеснула в чашку розового отвара. – Пей. – А сама уселась на короб у печи и принялась стягивать лапти.
С каждым глотком прибавлялось сил, с каждым куском становилось теплей, спокойней. Ярина неуверенно улыбнулась, потянулась к плошке с вареньем, выглянула из-за самовара и остолбенела: заметила, что стопы у Обыды вывернулись задом наперёд – сзади пальцы, спереди пятки.
– Что у тебя с ногами?!
– Нашла чему дивиться, – пробормотала Обыда, проворно вытягивая из воздуха шерстяные онучи[21]. Глянула на Ярину, перевела взгляд на сброшенные серые обмотки – по сукну пробежала искра, мигнула оранжевая змейка, и тотчас онучи обратились в жирный чёрный прах. Обыда прошептала что-то, и пепел развеялся по ветру.
– Это зачем? – всё изумлялась Ярина.
– Это день пройденный, – ответила Обыда. – Ты, пока мала, бегай как хочешь. А как постарше будешь, так же придётся делать. А то каждый день за собой волочь – далеко не уйдёшь. Наелась?
– Наелась…
– Вот и славно. Иголку-то подбери. Вон, на полу так и валяется. Никогда больше так не оставляй.
– В ногу вопьётся? – понимающе спросила Ярина.
– В ногу-то ладно, – криво усмехнулась Обыда. – Из ноги и вынуть можно. Хуже, если в руки чужие попадёт. Видела, студенистый такой приходил, зелёный, пока ты во дворе сидела? Это Вумурт, хозяин вод. Вроде и толковый, а вроде и бестолковый. Его-то я приучила в избе ничего не трогать, не баловать. А вот другие… Те же русалки его – суетня, сало! Что блестит, всё норовят схватить. Как выскочат на берег, как патлы свои разложат… Зимой ладно, от проруби далеко не отходят, а летом их волосы с травой запросто можно попутать. Они туда вплетают цветы-ягоды, а ты пойдёшь собирать, ягодка за ягодкой, так до самой воды и дойдёшь, не заметишь, как утянут.
– Ай!
– Что – ай? Не зевай! – погрозила пальцем Обыда, завязав верёвочку поверх онуча. – Никогда за русалками не ходи. И Мунчому́рта[22] не слушай. Он плачет, как дитятко, жалобно-жалобно, а сам живёт за каменкой в бане, ждёт, когда подойдёшь. Тут же утащит, сглазит и кипятком обварит.
Ярина молча съёжилась, побледнела.
– Да, глазастая, – усмехнулась Обыда, – в Лесу не зевай, тут что ни травка, то загадка, иголка в чужих руках чужую силу удваивает. А в Хтони – тем более. Ну да про это тебе пока не надо. Иголку нашла?
– Нашла, – пискнула Ярина. – А ты-то их не боишься всех?
– Чего мне бояться, – пожала плечами Обыда. – Я тут яга, хозяйка. Я для того тут и есть, чтобы Лес жил справно, чтобы отсюда туда не шныряли, а оттуда – сюда. А ты присматривайся, на ус мотай, не зевай, не бойся никого – никто тебя и не тронет. Нитку бери. Вдевай. Шустрей! Острый глаз, молодой, нечего копошиться.
Альбинка-то половчей была.
– Теперь сюда втыкай. Ровно с центра начинай вышивку, всегда, какой бы узор ни задумала. В сердце никогда пусто не должно быть, а иначе всё напрасно. А дальше узор как цветок распускай: от серединки лепестки, листики, стебель. И корнем всегда уходи обратно к сердцу. Вот так надо замыкать.
