Этот вид коллекционирования называется оригинально и загадочно: конхиломания. Всем известно, что меломан сходит с ума по музыке и с первых аккордов любого произведения в состоянии назвать не только композитора, но и год создания, и группу или оркестр, исполняющий эту музыку. С кино – то же самое. Но конхиломания называется так потому, что в состав раковины входит составляющий элемент, именуемый конхилоном.
Я была так поражена этой экзотической красотой, что не могла восторженно не реагировать на произведения, созданные великим кудесником – природой. Я попросту потеряла дар речи. Вот когда я поняла состояние своего мужа. Но почему он не поделился своими впечатлениями сразу, а заставил меня томиться неведением, сомнением, и, в конце – концов, никому не нужной, бесполезной ревностью?
Ответ был прост и банален – цена данного увлечения.
– Господи, да причём здесь цена? – наивно вопрошала я.
– Как это при чём? Допустим, пришёл я домой и рассказал о том, что увидел. Ты скажешь – я тоже хочу посмотреть.
– Конечно, скажу. Почему бы не посмотреть?
– Да потому что я тебя знаю – ты заводная, не остановишься. А знаешь, что эта раковина – он показал пальцем на одну неприметную, с виду, ракушку, – стоит четыре моих зарплаты?
– Вот эта? – Мой голос не смог скрыть презрительного пренебрежения.
Маленькая раковина бордового цвета скромно лежала в стороне.
– А ты посмотри. Володя, покажите ей вот эту, если можно, поближе.
– Пожалуйста. – Мужчина невысокого роста с лукавой улыбкой в глазах, – аккуратно приподняв стекло, достал ракушку и лупу. Положив ракушку на лист белой бумаги, поднёс к свету.
– Смотри. Она называется Шапка Мономаха.
И я увидела то, что сложно было рассмотреть при недостаточно хорошем освещении и без лупы.
Перед глазами предстала Корона Императора, Шапка Мономаха. Название было вполне заслужено. Бордовый фон, на котором спиралевидно чередовались мельчайшие вкрапления белого и чёрного цветов в чёткой геометрической пропорции, придавал раковине вид не только изысканный, но и величественный. Я увидела чудо собственными глазами. Но говорить об этом бессмысленно – это надо видеть. И этим надо болеть.
Болезнь оказалась заразной, что болели мы ею ни много, ни мало, а целых семь лет. И если бы не печальные события, эта была бы болезнь более затяжной. Но, подозреваю, что наше заболевание находится в стадии ремиссии.
Это была самая увлекательная, самая лучшая болезнь. Во время неё жизнь не текла – она била ключом. И эта жадность в добывании очередной порции лекарственного средства оказалась самой благостной. Болезнь заставляла действовать активно, изощрённо, и, в конце – концов, избирательно.
В первый год этой этого наркотического опъянения, мы, два взрослых человека, казалось, впали в детство. Мы радовались каждому новому приобретению и с нетерпением ждали встречи с Володей, который, глядя на нас взглядом, которым обычно смотрят на тяжелобольных людей, объяснял все тонкости нового ремесла и ценность определенного экспоната. Я жадно впитывала всю информацию, кидаясь во все тяжкие, вплоть до подборки конхилонного мусора. Но неожиданно, кто-то внутри меня сказал коротко и резко:
– Стоп!
Я остановилась, как лошадь, мчащаяся галопом, останавливается перед глубоким оврагом.
Так дело не пойдёт. Мои извилины заработали в полную силу. Для того, чтобы коллекция приобрела вид солидный и достойный, а не напоминала мусорную свалку, необходимо две вещи – первое, надо её систематизировать. Второе – укомплектовать. Но как укомплектовать, если маленький город подразумевает тесный и узкий круг общения? Значит, надо этот самый круг расширить.
