– А ты попробуй, возьми силой. Пристрелишь?
Муж дёрнул меня за рукав, призывая к благоразумию.
– У тебя две гитары? Две. Я же не новую хочу, а старую. Представляешь, я её отремонтирую. Обниму её нежно, как женщину, и она запоёт, когда заплачет. Представляешь, что значит музыка? Сколько сердец она согреет, сколько печали заглушит!
Его слова лились, как музыка. Он говорил сердцем и я чувствовала, как сентиментальная слеза набежала на глаза. Как-то не состыковывались его слова с тем образом бравого вояки, который был нарисован случайной знакомой. Слушая его, трудно было представить этого человека, отрезающего несчастному пленнику уши. По спине прошел озноб. Не приведи Бог оказаться его врагом!
– Забирай, – сказала, как отрезала.
Он растеряно хлопал густыми тёмными ресницами. Видно, не ожидал, что я так резко оборву его песнь.
– Правда? Не шутишь?
– Я повторять не люблю.
– Арби, она мне гитару подарила!
И только теперь, когда я увидела в его глазах телячий восторг, опешила. Да он же совсем ребёнок! С толку сбивала густая многодневная щетина. Кавказцы выглядят старше своих лет.
– Сколько тебе лет? – Спросила я.
– Я уже старый, – он звонко засмеялся собственной шутке. – Двадцать.
– В армии служил?
– Три месяца на свободе.
– Вот как? А где служил?
– В Хабаровске. У нас же как – вырос на юге – служи на Севере. Моря не видел, значит, во флот иди. Плохо видишь – будешь наводчиком. Всё наоборот.
– Ты чисто говоришь, почти без акцента. В Хабаровске тренировался?
– Нет. У меня мама русская. У Арби, – он кивнул на товарища, – тоже мама русская. Только он старше намного. Сейчас жёны другие – рожать не хотят. Мои родители на двоих остановились.
– Нас в семье шестеро, – вставил слово немногословный Арби.
– А я о чём говорю? Сказал мужчина – рожай, и куда она денется? Всё равно родит. А моя мама наполовину украинка. Упрямая. Сказала – больше рожать не буду. Всё. На этом точка.
– Родители знают, что ты здесь? – Свекровь потирала ключицу.
– А кто знает? Я матери сказал, что поехал к другу сарай строить. В Сибирь. Она думает, я в тайге кедры корчую. А я под пальмами греюсь.
– Греется он, видите ли. А если, не приведи Бог, – я перекрестилась, боясь выразить свои мысли вслух.
– Родителям и сестры хватит. Только, я умирать не собираюсь. Знаешь, кем я хочу стать? Как наяву вижу – я под куполом цирка, на канате, с гитарой и с завязанными глазами. Без страховки! Ещё и сальто сделаю. Вот с вашими делами разберёмся и я этот номер сделаю. Мамой клянусь!
Сердце тоскливо сжалось. Почему-то подумалось о матери Али, которая уверена в том, что сын строит в Сибири сарай.
– А ты ради денег воюешь? – Я повернулась к Арби, и тут же прикусила язык, поздно сообразив, что вопрос бестактен.
– Нет. Деньги не главное. Я Афган прошёл. Воевал в Карабахе, теперь у вас. Здесь разберёмся, приеду домой, крышу подправлю, сёстрам помогу, и – дальше. Мужчина должен быть при оружии. И умирать должен с оружием в руках.
– А как же семья? Хозяйство?
– Жениться всегда успеешь. Деньгами помогаю. Пусть рабочих нанимают, строятся, а моя работа… – он не договорил, и любовно погладил автомат, лежащий на коленях. – Не могу без оружия. Это, как наркотик.
– Смерть, как наркотик?
Я видела, как побледнел мой муж, испуганный моей дерзостью.
– Ты считаешь, что я убийца? Я убиваю за деньги? Это моя работа. Я получаю за свою работу. Кто виноват, что я хорошо делаю своё дело? На всё воля Аллаха. Смерть, рано, или поздно, приходит ко всем. Но я защищаю тех, кто просит моей помощи. Ты друзьям помогаешь? Надо будет, я и тебе помогу.
