– За деньги?
– Если ты – мой друг, а у тебя не будет денег, я помогу. Если жив буду. Слышишь? Стрелять перестали. Нам ещё дом проверить надо.
– Вы каждую квартиру проверяете?
– Нет. Мы…– Али поднял глаза от гитары.
– Нам пора. – Голос Арби налился металлом. – Пошли!
Они поднялись из-за стола.
– Мать, спасибо. Чай твой душу отогрел. Будет случай, зайдём, если вы не против. А ты, сестра, извини, что нагрубил. Нервы. До свидания.
– Послушай, ты на гитаре напиши, что мне даришь. А то подумают, что украл или силой взял, – Али протянул мне гитару.
– И что написать?
– Просто дату напиши. Этого хватит. – Арби уже подошёл к двери.
2 октября было увековечено на поломанном корпусе. Али нежно обхватил гитару и в мечтах был далеко. Где -то под куполом цирка, на канате.
– Сынок, ты под столом свою железяку оставил. – Свекровь осторожно тронула парня за рукав.
– Ой, я и забыл! – Он наклонился и подхватил железную болванку.
– Голову бы лучше забыл, – Арби вспылил.
Я смотрела вслед полукровкам и думала о том, как тесен стал мир. Есть ли в природе люди с чистой, несмешанной кровью? А вслух сказала, закрывая за ними дверь:
– Не будет он на гитаре играть.
– С чего ты взяла? Мусор пожалела? – Муж сокрушённо покачал головой. – Он под столом от счастья противотанковую гранату забыл. А ты, мать, чего напомнила? Так бы в доме хоть какое оружие было бы!
– Нет, не пожалела. – Я вернула разговор в прежнее русло. – Война для мальчишки, как игра. Такие игры плохо заканчиваются.
– Не каркай.
Нет. Я не каркала. Просто, болело сердце. Это была странная, непонятная боль. Теперь я знаю, что это такое – это предчувствие беды.
Стрельба возобновилась с новой силой и стихла только к вечеру, когда окончательно стемнело. Незапертая дверь распахнулась и вошёл сосед.
– Вы не представляете! У меня чуть душа в пятки не ушла. Мамку едва не убили!
– Господи, как это?
– У вас выпить есть? Мне немного, стресс снять. Так вот. Перестрелка идёт полным ходом. Мать на диване лежит. Я – в другой комнате. Вдруг, слышу, треск разбитого стекла. Представляете, пуля пролетела от её головы сантиметрах в двадцати, отрекошетила в потолок и пошла плясать по всей квартире. Как пчела. Я не трус, но ощущение не из приятных.
– Надо думать!
– Я побежал, – сосед поставил опустошённую стопку на стол. – Думаю, завтра будет продолжение. Говорят, ещё город не взяли. Стадион остался, возле милиции. Что там творится! Настоящая бойня!
– Я пошла, – я решительно направилась к выходу.
– Куда пошла?
– Домой. Если вы не забыли, мои живут возле стадиона.
– И что ты сделаешь? У них подвал надёжный. Будет жарко, есть где спрятаться. А ты пока дойдёшь, в историю влипнешь. Комендантский час ещё не отменили.
– Какой комендантский час? Кто его отменять будет? Ты сам не видишь, что на улице творится?
– Тем более – сиди, и не дёргайся. Или ты считаешь, что мне на сына наплевать? Один из нас должен думать головой.
– Можно подумать, я не думаю!
– Я сегодня посмотрел, как ты думаешь. Я бы на месте того чеченца тебя бы два раза пристрелил. Вот уж правда – Бог убогих любит.
– Это я-то убогая?
– А кто ещё?
– Ребята! Хотите, моё мнение? Сидите на месте, и не ругайтесь. А я пойду.
Сосед ушёл. Свекровь ушла к соседке, а я решила помыть посуду, до которой с самого утра не доходили руки. Но едва я подошла к мойке, сердце замерло. Казалось, я смотрела на саму себя со стороны. Видела, как медленно поворачиваю голову в сторону окна. Видела темнеющий фон вечернего неба и ало-красный продолговатый предмет, медленно плывущий за окном.
