Все закончилось трагически. Выросший среди людей, Орлик доверял людям. Его застрелил соседский сторож Василь. Потрясенный случившимся, я записал историю моего доверчивого питомца и отправил написанное в редакцию журнала «Пионер». После публикации рассказа[5] со всего Советского Союза пошли письма юных читателей с одним вопросом: за что?
Чтобы как-то пережить случившееся, я в упор занялся воспитанием Пирата. Не скажу, чтобы дела на этом поприще были успешны. Опыта натаски, разумеется, у меня не было, а нрав у будущего охотника был буйный. Но что делать, надо было выполнять условия договора и, для начала, показать его на собачьей выставке в Москве.
В ряду матерых охотников – собаководов худенький подросток, с трудом удерживающий на поводке свою собаку, выглядел нескладно. Это заметили. С особым сострадательным вниманием ко мне и к Пирату отнеслись судьи-эксперты на ринге, среди коих оказался Николай Павлович Пахомов. Волею прихотливой судьбы он на следующий год стал директором Абрамцевского музея, обретшего с 1947 года статус академического.
Николай Павлович был широко образованным интеллигентным человеком, хорошо знающим музейное дело. Что касается разносторонней образованности, то об этом в какой-то мере можно было судить по контактам с нашей семьей. Он сотрудничал с моим отцом по вопросам, связанным со становлением музея. Консультировал отца как знаток классической псовой охоты, в период его работы над иллюстрациями к «Дубровскому» Пушкина и стихотворениям Некрасова, где это тема присутствует. Как лермонтовед был консультантом на фильме «Княжна Мери», в котором в роли Мери снималась моя будущая жена. Натаскивал меня по вопросам, связанным с нагонкой. Николай Павлович был специалистом по собакам для псовой охоты – гончим, а мой Пират был легашом, пригодным для охоты на пернатую дичь. Чепрачный гончий выжлец[6] по кличке Соловей появился у меня годом позже.
Пахомов привлек к работе в ученый совет музея наиболее авторитетных художников их нашего поселка и кое-кого из потомков семьи Мамонтова. Помню Всеволода Саввича Мамонтова – степенного благообразного старика в окружении домочадцев на боковом крыльце барского дома, обращенном к кухне. Среди них был его внук – мой сверстник Сева, который в дальнейшем примкнул к нашей поселковой компании. Всеволод Саввич несколько лет, вплоть до своей кончины, был главным хранителем музея-усадьбы. Забавно, что он, как и Николай Павлович, был среди прочего экспертом всесоюзной категории по гончим и борзым. Так что невесть откуда возникшая у меня с детства любовь к охотничьим собакам есть некая данность для обитателей Абрамцева того времени.
Участие в выставке охотничьих собак осталось позади. Впереди маячили охотничьи испытания. К полевым испытаниям надо было готовиться на поле. И такое поле было в Абрамцеве. Располагалось оно по обе стороны от тропы, ведущей от музея к дубовой роще. Слева колосилась пшеница, справа залегли сенокосные угодья. Летом это открытое пространство, в окруженном лесами Абрамцеве, звучало голосами всевозможных птиц. Жаворонки, желтогрудые трясогузки, коростели, перепела на свой лад создавали музыку лета. Высоко в небе, наблюдая за происходящим на земле, степенно парили канюки – собратья моего Орлика.
К осени с помощью конной косилки луга были выкошены. Сено собрано в стога. Пшеница увязана в снопы. Как тут не вспомнить проникновенные строки Тютчева.
