– Я могу отправиться с тобой к совету? Или они на слово тебе поверят, что Императрица Инфернума воскресла?
– Я думаю, что сейчас тебе лучше побыть вместе со своими поверженными подданными. Они должны знать, что Инфернум по-прежнему силен, по-прежнему готов бороться с тобой во главе, – взгляд Астарота потеплел, и он даже позволил себе через чур сентиментальную для советника четверки улыбку. – Я рад, что ты жива. Еще полгода назад не подумал бы, что буду рад этому так сильно. Пусть это и порождает больше вопросов, чем ответов. Но, похоже, Аболим действительно был прав. Ты имеешь отношение к трону Каелума каким-то образом.
– Да, я знаю. Именно поэтому решилась на эту жертву, – ну не говорить же ему, что пыталась уйти из этого мира из-за несчастной любви и безысходности!
– Кассиэль просветил, надо полагать?
– Да, он. Тебе он тоже рассказал о Дьяволе девятом и…
– Люциде, да. Поведал, когда стало известно о твоей смерти и гибели портентумов. Самолично примчался принести свои соболезнования, извиниться за бездействие Каелума и поздравить с победой, пусть и давшейся такой ценой. Быть может, и насчет воскрешения тебя и Лайнуса он окажется более сведущ. В любом случае, мне пора к совету, а тебе – в полевой госпиталь. Его развернули в особняке Верье, думаю, дорогу ты помнишь.
– Забудешь тут, как же, – буркнула я сама себе, когда Астарот уже растворился в пространстве.
Теперь мне ничего не оставалось, кроме как лицом к лицу столкнуться с тем, чего я так боялась: с горем, утратой и исполинской печалью от гибели сотен моих подданых. Но бремя правления не зря так называется. Иначе, зачем вообще нужна власть, если ты своим примером не можешь подать пример стойкости и силы духа другим? Но прямо сейчас, кажется, я была по-настоящему готова принести собственную трусость в жертву долгу.
Я ожидала удрученной, тяжелой обстановки, доводящей до дрожи и слезливой истерики. Особняка Верье, погруженного в какофонию стонов, плача, обилие крови, заплаканных глаз и печального шепота. Но никак ни того, что предстало перед моими глазами. Среди понатыканных буквально повсюду в коридоре коек, настилов, раскинутых пледов с ранеными демонами сновали мои сородичи с белыми повязками на предплечьях. Они латали раны, ставили капельницы, просто тихо подбадривали или подкармливали тех, кто нуждается в заботе и внимании, с такими безмятежными, умиротворенными лицами, словно заботливые родители, ухаживающие за больными простудой детьми. Из колонок, расположенных, предположительно, где-то в гостиной, доносилась приятная, жизнеутверждающая мелодия. Во всех помещениях были зажжены свечи, а не люстры, освещающие их приятным, теплым, трепещущим светом. Словно все, что происходило здесь и сейчас – не последствия кровопролитной битвы. А всего лишь ночь в родной обители, где добрый, горячо любимый родственник немного захворал. Единственным, что напоминало действительность и истинное предназначение этого сборища, были, разве что, редкие укрытые темными тканями тела и лица. Тела и лица тех, кому даже такая радушная, искренняя помощь оказалась бесполезной. Было бы гораздо проще, если бы тут царил хаос, раздор и болезненные крики, гораздо проще злиться и проклинать оставивший нас Каелум, фанатиков и портентумов. Ведь такая грустная гармония буквально выворачивала нервы.
Во всеобщей неторопливой суете до поры до времени на меня даже никто не обращал внимания. Я просто проталкивалась через толпу, лишь изредка ловя на себе молчаливые, не верящие взгляды. В этой обстановке безропотного принятия гибели никто даже не смел повысить голос, выказать свое удивление столь бурно, чтобы нарушить эту печальную идиллию. Словно даже появлению призрака погибшей Императрицы Инфернума никто бы не удивился. В озадаченных, грустных, восхищенных взглядах это читалось настолько предельно четко, что невольно наворачивались слезы: вот она, предводительница войска, даже после смерти ее дух не смог оставить нас без своего покровительства. Блю ушла, но память о ней, о ее подвиге все еще настолько жива в наших сердцах.
