Гениальные учёные в людском презрении и отчуждении придумывали свои грандиозные идеи. Великие художники творили во всеобщем забытье. Могучие композиторы сочиняли великую музыку наедине с собственным одиночеством и тем, что агрессивное большинство предпочитает называть безумием.
Коллектив – это для посредственностей. Общение – для троечников. Ибо если желаешь создать что-то значимое и долговечное, если жаждешь победить смерть, если стремишься выйти за пределы – то необходимо отделять себя от человечества.
Это гордыня, да. И пусть все религии этого мира твердят, что гордыня – зло, но только она поможет тебе на дороге к божественной уникальности.
Это не просто гордыня, но и стремление прожить жизнь не напрасно. Всего лишь не напрасно, но и в этом ничтожном желании заключён могучий вызов всем силам Природы и всем царящим в ней законам.
Эти строки пишет человек в футляре. Ни в коем случае не сочтите моё признание как намёк на исключительность. Я знаю все свои особенности, грани безумия и пиксели соприкосновения с гениальностью. Как и с банальностью, увы. Это не подводка к дальнейшим глубокомысленным выводам, это констатация факта. Не очень-то для меня приятного.
Не было существа более общительного и открытого миру, чем я в светлые годы раннего детства. Я не знал, что такое страх, я был готов воспринимать жизнь во всех её проявлениях, а за проявлениями этими видел исключительно радость познания мира.
В младенчестве я был готов посидеть на коленях у любого, и даже самого гнусного педофила обратил бы в чистоту и осмысленность помыслов.
В детстве я был пытлив светлой жаждой истины и излучал лучи вдохновенного бурления формирующегося и необыкновенно требовательного ума.
В подростковом возрасте я был не по годам рассудителен и говорлив. С любым прохожим я жаждал затеять философский и творческий спор о свойствах жизни, материи и грандиозных тайнах запредельности.
Я сиял, я лучился, я извергал в эфир свечение, а быть может и сам огонь. Я не видел в этом мире никаких препятствий и даже не сомневался, что превращусь в абсолютную, ключевую, центральную фигуру современности.
Потом меня сломали.
Сломало всё это козье племя: окружающее человечество.
Впрочем, нет, это неправильное определение. Окружающее человечество – слишком размытое понятие.
Люди живут слоями. И есть слои, в которых позволяется сиять, светить и удивлять первых встречных философскими рассуждениями. Слой, в котором оказался я, под эти параметры не подходил: люмпен-пролетариат в национальной республике с полностью отключенными выходами в творческую запредельность и даже подобие её.
«Мудрый Аллегро» – так дразнили меня во дворе простачки-гопники, будущие водители фур и слесари-ремонтники нефтехимических предприятий.
Мудрый – понятно почему, Аллегро – производное от Олег.
Откуда взялось это словосочетание, особенно его вторая часть, мне трудно понять. Какое-то преломление раздающихся с экранов телевизоров высокопарных выражений ограниченным умом низового слоя общества.
Я был тогда слишком силён и слишком открыт миру, чтобы реагировать на подобные выпады. Более того, они мне льстили.
Должен тут же пояснить – ибо обо мне может сложиться впечатление как о рафинированном аристократе, затыкающем нос при малейшем дуновении с полей простого народа – что я целиком и полностью за пролетариат.
За бедноту и гопоту. За незатейливых человечков из глубин с их ограниченным мирком и убогими представлениями о жизни. Они – соль земли.
