— Кажись, добегались мы, — весело сообщил Стрига, падая рядом с Адашевым. — Что, пёсик, страшно? Татар тысячи две, не меньше. Набег это, щенки, полноценный набег, а мы у них на пути оказались. Сейчас нас в землю вобьют, и дальше поскачут. Если сумеют, конечно.
И, повернувшись назад, ублюдок заорал:
— Голобок! Голобок, блуднин сын! Где ты там со своим луком ходишь? Бить пора.
И впрямь — со всех сторон застучала спускаемая тетива, да с негромким шмелиным гудением уносились в полёт огненные шары, запускаемые чароплётами ублюдков…
Вот третий или пятый приступ татар. Визжащие кочевники бегут, переваливаясь на кривых ногах, и размахивая кривыми же саблями. Самые ушлые держались за спинами товарищей и пытались выдернуть русских арканами. Выхваченным мгновенно отрезали голову — хан Гирей придерживался принципа строгой отчётности, не предъявив голову кяфыра, нечего было и рассчитывать на вознаграждение.
Именно в третий (или пятый?) приступ Семён отсёк лысоватому татарину руку с пикой, которая в следующий миг должна была проткнуть замешкавшегося Стригу. Хитрый ублюдок всё углядел, но вместо того, чтобы поблагодарить, крикнул:
— Я тебя за это, Молок, на час позже убью. Извини, но не люблю я ваше собачье племя. Не люблю.
Потом, когда они в перерывах между приступами лежали, отдыхиваясь, на истоптанной и скользкой от крови траве, Стрига вдруг спросил:
— А вы в ратном деле шарите, Молок. Что ты, что приятель твой покойный. Откуда бы? Вы ж сосунки.
Васька бы непременно полез выяснять отношения, но уже дважды раненый к тому времени Одоевский как раз забылся в тревожном беспамятстве. А Семён слишком устал, чтобы ругаться.
— Я Адашев, — просто ответил он ублюдку. — Если ты такой любитель подраться, про наш род должен был слышать.
— Слышал, и не раз, — спокойно кивнул тот. — А покойник?
— А Швих князя Семёна Одоевского старший сын. Дядька Семён — мужик вредный и упрямый, поэтому врагов у их дома — как у сучки блох, — сам не зная почему, разоткровенничался соискатель. — Вот он наследника с малолетства воинскому бою и учил, лучших учителей брал — чтобы потом отбиться смог. А за малейшую промашку — драл как Сидорову козу, и орал на всю усадьбу: «Или ты, или тебя, понял, сына? По-другому в этой жизни не бывает!».
— Смотри ты, — цокнул языком ублюдок. — Князь, а шарит. Так и есть. Чему-то вас и впрямь обучили, только это ничего не меняет. Я вас всё равно обоих кончу. Именно потому, что или ты — или тебя.
Семён не стал спорить — за это время у него было немало случаев увидеть, чего стоит Стрига в бою. Ни он, ни тем более Васька, ублюдку были не соперники.
К рассвету Стрига стал командиром — бредивший всю ночь сотник наконец-то отдал богу душу. Власть перешла к первому уряднику, то есть к Стриге.
— Слушайте меня, тумаки! — сразу сказал он. — Расклад у нас хреновый. Подмоги из Коротояка не будет, раз до сих пор не прислали — тот фейерверк, что мы здесь устроили, слепой бы заметил. Это раз. Ещё один день мы в этой ложбинке не усидим — без воды сдохнем. Это два. Выход один — идём в Коротояк сами.
— Как сами? — ахнул кто-то.
— А так! — волком ощерился Стрига. — Обыкновенно. Строимся в каре, и идём, от татар отбиваясь. Здесь недалече — может, и дотопаем.
— А раненные? — степенно поинтересовался какой-то пожилой ублюдок.
— Раненых, кто ходить может — в середину. Лекарей с ними, — ответил урядник. — Лежачих…
