Тем временем эксгибиционизм Жожо все усиливался. Теперь она не только растягивала «чхи!», но и делала совершенно неприличное ударение на «Ап». Я безмерно страдал. Когда мы вернулись домой в Сохо, доктору Нг, моему личному врачу, пришлось выписать мне антидепрессант под названием «прозак».
Вскоре после котсволдской катастрофы родился Уильям, по моей настоятельной просьбе – в лягушатнике Королевского лестерского роддома. Он присоединился к династии Моулов, сделавших здесь свой первый вдох (в родильном доме, а не в родильном бассейне). Я лично пожелал, чтобы Уильям попал в этот мир через теплую воду при мерцании свечей и под музыку Баха, как предлагалось в листовке Общества радикального акушерства. Однако Жожо почему-то долго противилась, уверяя, что во время родов предпочла бы находиться в бессознательном состоянии. Я выразил удивление, сказав:
– Мне жаль слышать эти прискорбные слова, Жожо. Я был склонен думать, что ты, будучи африканкой, исповедуешь естественный подход к деторождению.
Но, к моему крайнему изумлению, Жожо сначала расплакалась, потом рассердилась и, немотивированно повысив голос, закричала:
– Почему бы тебе, когда у меня отойдут воды, не подыскать мне поле, где бы я могла работать во время родов? И на этом поле обязательно должен расти баобаб, потому что я, будучи африканкой, стану естественно рожать под его ветвями. И как только я рожу, то сразу привяжу ребенка за спиной и вернусь к полевым трудам!
Так получилось, что родильный бассейн оказался сплошным разочарованием. Акушерка поручила мне поймать послед Жожо детским сачком. Последний раз я пользовался таким сачком в восьмилетнем возрасте, и ловил я тогда головастиков, которых потом подкладывал в банки с вареньем. Вследствие трагического стечения обстоятельств сачок мне не пригодился, ибо я упустил момент рождения сына, потому что моя легкомысленная мать именно в этот сакральный момент решила позвонить в роддом и поинтересоваться, как дела. Никогда ей этого не прощу.
Иван Брейтуэйт пригласил нас с мамой, Найджела и его друга Норберта на оглашение результатов выборов в городскую управу. После оного мероприятия должно было последовать праздничное веселье в гостинице «Красный лев». Моего отца и миссис Таню Брейтуэйт он даже не упомянул. Их уже вычеркнули из истории, как Сталина или Аниту Харрис.[15]
После отвратительного ужина, приготовленного мамой на скорую руку и безо всякого желания (кусочки омара и восточный сыр от «Анкл Бенз»), я отправился наверх и попытался уговорить отца встать с кровати. Сказал ему, что опрос избирателей на выходе с участков благоприятен для Пандоры.
– Мне наплевать, Адриан, – ответил он. – Мне на все наплевать. Моя жизнь прошла впустую, я ничего не сделал и нигде не был. Мое имя не известно никому, кроме семьи и Комитета отопительных систем. У меня не было даже пятнадцати минут славы, обещанных этим долбаным Энди Уорхоллом.
– Это сказал Маршалл Мак-Люэн.[16]
– Вот видишь, – простонал отец и уткнулся в стену.
Я пустил в ход иронию, напомнив, что он все-таки был знаменитым, пусть не пятнадцать минут, но пять уж точно. Когда мы отдыхали на приморском курорте Уэллс, его отнесло в море на надувном матраце, имитировавшем вставные челюсти. Он проплыл две мили, прежде чем его лебедкой выловили летчики Королевских ВВС. Это событие попало в региональный выпуск теленовостей «Страна сегодня» и на первую страницу «Лестер меркьюри». Даже «Дейли телеграф» опубликовала такую вот заметку:
