Мы с завистью смотрели на вольные нравы переводчиков. Определялся уровень дисциплины просто. Заходишь на курс – если у тумбочки дневальный, значит, здесь царит мрак насилия над личной свободой. Если дневальный дрыхнет, и проходи на курс кто хочет, и выноси, что надо – тут истинная свобода и равноправие. У переводчиков со второго курса уже редко кого встретишь на тумбочке. Мы и на пятом в общаге у тумбочки стояли, считая себя просто несчастными людьми от такого унижения. Самый раздолбаистый был третий факультет – спецпропаганда. Там вообще царила анархия. Однажды дежурный по институту нашел на тумбочке дневального записку, приштыренную штык-ножом: «Наряд ушел на фронт». Сейчас понимаешь, что от таких фокусов недалеко до трибунала, но тогда нас это вольнодумство восхищало.
Первый курс пролетел в кромешной тьме. До дома мне ехать от института сорок минут. И не бывал я там месяцами. На свиданки иногда приезжали родители, как к заключенным. Позже уже я выдал анекдот: вся учеба во ВКИМО – это три года общего режима (казарма) и два года колонии-поселения (общага).
Командиром на первом курсе у нас был молодой капитан, но из ранних – закрутил гайки так, что дышать стало невозможно. По любому поводу сыпались наряды вне очереди, так что некоторые особо продвинутые товарищи вообще не появлялись на лекциях, все время чистили сортиры, в чем достигли такого профессионализма, что учиться вообще не хотели – их и так устраивало. Капитан страшно хотел поступить в Академию Фрунзе и решил из нас сделать образцово-показательную деревянную армию Урфина Джуса – безмолвных солдатиков, только учащихся, не имеющих ни стремлений, ни желаний, кроме как соблюдение распорядка дня. Все было бы ничего, ну гоняют – с кем не бывает, если бы не встал вечный вопрос о социальной справедливости.
Ребята во ВКИМО учились непростые. Министр Гречко, который благоволил к институту – говорят, там училась его внучка, выделил на вуз значительные средства. Нам построили два шикарных корпуса, один выглядел небоскребом (при этом на шестнадцатый этаж запрещалось ездить на лифте на первых курсах, и все со стоном поднимались по лестнице), аудитории и классы, оснащенные по последнему слову техники – от нажатия кнопки опускались экраны, можно было просматривать слайды. Правда, долго техника эта не прожила, а понятие эксплуатационного обслуживания тогда отсутствовало.
По традиции в институте училась значительная часть курсантов из знатных семей. Внуки маршалов и генералов, членов Политбюро, самой верхушки СССР, которых семьи прятали на строгий режим, чтобы те чего не учудили. К ним привыкли, особыми привилегиями они не пользовались. У нас учился внук одного очень крупного деятеля ЦК (сейчас он хоть и не достиг уровня дедушки, но работает большой шишкой в Администрации президента). Так он месяцами сидел за различные провинности без увольнений. Когда выбирался все же, то из дома приезжал на «Чайке», оставлял ее за несколько кварталов и чапал пешком – лишь бы не увидели и чего плохого бы не подумали, не посчитали пустым мажором. В общем-то, все были равны. Но некоторые ровнее.
У курсанта папаша защищал Родину в Главном управлении кадров Минобороны и отвечал как раз за прием в академию. И первый курс его сынулю мы вообще не видели в казарме иначе как утром, когда он приходил из очередного увольнения и спрашивал:
