– Нет, это не я, а ты исчадие ада! – воскликнул он, сжимая кулаки. – Это вы, хлысты, продали души Сатане, ироды! А я о судьбе своей забочусь. Если всё ещё хуже станется и за границу придётся податься, то как я жить там буду? На какие шиши?
– А на какие шиши всегда люди на Руси жили? – едко усмехнулся Андрон. – С котомкой по стране хаживали, жили на то, что подадут, и ни на что не сетовали. Они искренне верили в Бога, вот что я тебе скажу, и жизнь свою всю, без остатка посвящали только Всевышнему! А что сейчас? Кто сейчас святой церковью рулит? Такие же, как и ты, христопродавцы!
От таких убийственных обвинений дьяк стушевался, сник и побледнел. Старцу даже показалось, что он вот-вот лишится сознания.
– Чтоб у тебя язык отсох, ирод! – вступилась за сына возмущённая Агафья. – Ты что, ополоумел, аспид? Ты на себя глянь изначально, а опосля на других пеняй!
– Тогда не на себя, а впору на тебя мне пялиться, – посмотрел на неё сурово старец. – Может быть, и не был бы этот попик таким, каким вырос. Ты Прокопию и мне жизнь отравила, да и из сына своего беса сотворила. Пока ты на каторге срок свой отбывала, Прокопий растил его. Отдать ему должное, он всё сделал, чтобы Васька ваш человеком вырос, на воспитание в монастырь отдал. Рос ваш сынок, в Бога веруя, а вырос… Это ты, Агафья, как с каторги в Самару воротилась, так и сдвинула с понталыги сына своего. А теперь вот он, полюбуйся… Ряженая в рясу бестия, вот он кто.
– Кем стал сыночек мой, не твоя забота! – огрызнулась Агафья. – Я всё рассказала тебе про свою жизнь, а ты теперь мои же откровения мне в упрёк выставляешь. Давайте с этого дня не возвращаться более к разговорам порочным и непотребным. Мы теперь в одной упряжке, и собачиться резону нет.
– Убеждать ты умеешь, не спорю, – покачал с ухмылкой головой Андрон. – Я уже не один год с тобой рядом живу и тебя знаю достаточно хорошо. Ушло то время, когда мы едиными помыслами жили. Теперь с тобой твой сын, и я не удивлюсь, если вы супротив меня что-то замышляете.
Агафья и дьяк переглянулись.
– Да-да, так и есть, и я уверен в этом, – заметив это, усмехнулся старец. – Промеж нас легло золото, и этот металл затмил вам разум. Вы знаете, что делить его на троих я не соглашусь, а пополам вас не устроит. Сейчас вы втайне решаете, как от меня избавиться, а может быть, и решили уже, как. Только об этом вы мне не скажете, разве не так?
Агафья и дьяк снова переглянулись.
– А почему ты решил эдак, как изрёк только что, Андроша? – вкрадчиво заговорила богородица. – Да, золото на три части делить придётся, желаешь ты того или же нет. Одну часть Василию отдадим, а две другие мы с тобой себе оставим, объединив в общую казну. Сынок мой молод и пущай жизнь свою налаживает. А мы с тобой… Нам уже разделяться резону нет, годы не те. Вот и будем жить вместе вдали от России в достатке и в ус не дуть. Что ты на это скажешь, батюшка?
– Так меня бы устроило, – вздохнул Андрон, не поверив ни единому слову лживой старухи, но сделав вид, что согласен с ней. – А вообще-то, золото моё и только моё, однозначно. Я его один добыл, и мне бы решать, кому и какую долю выделить. Но… – Он снова вздохнул. – Ваш расклад хоть и претит мне, но вполне разумный. И чтоб разлад меж нас не назрел и не лопнул, даю согласие на такую делёжку.
– Так что, мы договорились? – просиял дьяк. – И это как, окончательно и бесповоротно?
