Читать онлайн Надежда Бондарчук - Агония земного сплава

– Зы-здрасьте! – Голос дернулся от внезапно напавшей на меня икоты.

– Здрасьте! Отдел кадров. Слушаю вас.

– К вы-ам дозировщики требуются, да? – Я глубоко вдохнула и замерла в ожидании. Икота-икота…

– Нет, не требуются. Вакансия закрыта. Через месяц звоните!

– По-онятно, – Большой палец потянулся к красной кнопке, чтобы закончить вызов. Колбасная витрина источала едкий аромат глутамата натрия. Я икала.

– Ой, подождите! Как вас зовут? – Телефонная трубка вдруг завибрировала торопливым женским сопрано.

– Надя!

– Надя! Надежда значит! Знаете, у нас много новых сотрудников принято. Может кто-то передумает устраиваться работать? Мало ли? Человек ведь всегда может передумать? Только такой вариант имеется. Могу записать ваш телефон и позвонить, если нужно?

– Записыывайте! – я проикала свой сотовый.

– Все! Записала! До свидания!

– До свы-идания! – Уверенно нажав на красную кнопку, я бросила телефон на колбасную витрину. На темном экране высветилось: "время вызова – 1М:56С». Почти две минуты. Две бесполезные минуты жизни.

Входные двери "Гастронома" открылись и с грохотом закрылись. Снова открылись и снова грохнули. Еще раз. И еще раз. Кто-то настойчиво пытался зайти в продуктовый магазин, где я работала продавцом. В это плотное, тяжелое от мороза утро каждый покупатель представлял собой подарок для магазина.

Дверная пружина в очередной  раз заскрипела от натуги, и в сопротивлявшуюся всеми силами щель, преодолевая серьезное препятствие в виде пластикового порожка, заполз дядя Коля. На четвереньках. Как умирающая бездомная псина. С всклокоченной сединой вместо шапки, в сальном пуховике, с хрипящей одышкой, грязный и рваный, как бомж, он прополз двадцать сантиметров вперед и рухнул лицом в пол. Он еле дышал, но кричать мог. Из последних сил.

– Дай водки! Дай! Дай опохмелиться! Плохо очень! Ааа! Пожалуйста! – дядя Коля слабо стучал руками по полу и хрипел. – Дай ыыпить! Ыыпить!

Я застыла от неожиданности. Дядя Коля был постоянным и скромным покупателем – одиноким пенсионером, проживающим в соседнем доме. Его жена, Валентина, буквально сгорела от рака поджелудочной железы, дети уехали в другой город и баловали отца только скупыми телефонными звонками. Оставшись в одиночестве, дядя Коля растерялся. Он все так же подкармливал воробьев, помогал соседкам-старушкам с заменой розеток, но жить без Валентины не мог – не знал как. Не умел приспособиться. В последнее время он все чаще и чаще заходил в маленький "Гастроном" за беленькой и за хлебом.  "Выпью, Надь, и как будто легче на душе, как говорится. Понимаешь?".

– Налей, а? Хррр.. Хых, – дядя Коля захрипел и закашлялся.

Страх. Не тот, что рождается от неуемной фантазии и тихо трепещет где-то внутри. Не тот, что парализует тебя как внезапный инсульт. А тот, что побуждает к мгновенному действию, двинул меня вперед.

Я выскочила из-за прилавка, и, присев на корточки возле дяди Коли,  начала отчаянно тормошить его, дергая капюшон пуховика.

– Дядя Коля! Ты что натворил? Ты зачем так напился? На улице мороз, а ты без шапки, – я орала ерунду, бесполезно пытаясь поднять дядя Колю или хотя бы перевернуть его. – Вставай, дядь Коль! Вставай! Пожалуйста! Вставай!

– А зачем? – дядя Коля поднял пьяные блуждающие глаза и попытался привстать с пола. – На хрена? Жить-то теперь на хрена мне? А? Хррр..

Он закашлялся.

– У всех январь. Елки-шмолки, понимаешь. Салаты, пфу! Фонарики мигают. А мне что? Все к чертям! Хыррр! Зачем январь одинокому? С кем хороводы плясать, как грится? – он сделал неимоверное усилия и уперся локтями в пол.

– Надежда! Имя-то у тя какое – Надежда! – дядя Коля впился мне в лицо пронзительным, протяжным и звонким, как щипок скрипки, взглядом. Я знала этот взгляд – живого покойника. Он до сих пор звенел тоскливой пустотой где-то в межреберном пространстве и никак не успокаивался. Так смотрел отец, когда сознательно приближал свою кончину.

– Я к Вальке хочу! И в горе, понимаешь, – Он снова опрокинул голову на пол и отключился. Или умер.

Мне необходимо было что-то сделать: проверить пульс у дяди Коли, вызвать скорую помощь, полицию, выбежать на улицу с истошным криком «Помогите!», махая руками и пугая прохожих – нужно было. Я встала. Прошла на кассу. Нажала кнопку быстрого реагирования и упала на пустой ящик из-под пива, прикрытый старым одеяльцем. Безудержная соленая лавина хлынула из глаз – хлынула везде: на фартук, на прорезиненные боты, на коробку с чупа-чупсами, стоявшую под кассовой зоной. Хлынула потоком, тихо вздрагивая от боли и беспомощности.

Минут через десять приехали представители охранного предприятия «Сибирские медведи» – два суровых бронированных парня в черных шапках и с автоматами.

– Это что здесь валяется? – Один из них, бородатый, ткнул дядю Колю носком ботинка в бок. – Живой хоть?

– Не знаю. Проверьте. Может скорую нужно вызвать?

– Дак и вызвала бы! Что сопли-то мотаешь-стоишь? Нас-то на хера? Он буянил что ли? – говоривший со мной парень, уперев руки в бока, сплюнул на пол. – Вызывай ноль три, Корявый! Понаберут, бляхмух, ворон!

– Я одна в магазине! У меня нет возможности обслуживать покупателей и одновременно разбираться с ними! Вообще-то ваша служба для этого и нужна!  – я смотрела на единственную сторублевую купюру, лежащую в кассе.

– Разберемся! Не дрейфь, крошка! Водицы пробей мне лучше, негазированной! Полтораху!

– Фу! Воняет как от помойки! Живой, бля! Вроде! – Корявый брезгливо нащупал пульс на руке дяди Коли и стал набирать цифры на телефоне. – Але! Скорая? Тут ваш клиент в магазине валяется. Кто-кто? Бронь в пальто! Пультовая охрана! Нас вызвали – мы приехали! А он лежит!

Я достала с нижней полки полуторалитровую бутылку негазированной воды.

– По безналу чирикни! – Второй пытался поднять дядю Колю. – Ну и тяжелый старикашка!

Культурный словесный «безнал» не заполнить напыщенным камуфляжным обмундированием. Это существенная брешь в человеческом облике. А вот дядя Коля интересно разговаривал. По-русски. С душой.

Двери хлопнули, и в магазин забежал мужчина.

– Здравствуйте! Что здесь происходит? Вы работаете? – Он нерешительно остановился в дверях.

– Да-да! Работаем, конечно, – я утвердительно кивнула покупателю. – Дедушке плохо стало. Что желаете?

– Плохо стало! Дедушке! – Корявый усмехнулся. – Набрался! Скотина старая!

– Сигарет бы мне! И зажигалку! Или спички.. Что есть-то? – Покупатель, оглядываясь на Корявого, переминался с ноги на ногу. От него шел еле уловимый запах спиртного.

– Все есть, – я указала на витрину. – Выбирайте, пожалуйста!

Через двадцать минут приехала бригада скорой помощи и забрала дядю Колю в больницу. Я вышла в подсобную пристройку, чтобы не провожать покупателя.

Двери снова открылись, и на пороге магазина появилась баба Маша.

– Привет-букет!

Это было ее фирменное приветствие. Утренний поход в магазин баба Маша считала пробежкой с пользой – и прошлась с утра, и продукты купила.

Каждый человек, приходящий в магазин, отмечается определенным продуктовым набором, отпечатанным сканером. И, складывая выбранный набор в пакет, я как будто упаковывала один-два-три дня съестного быта этого человека, его ближайшую перспективу. Набор бабы Маши включал свежее молоко, кефир, буханку черного хлеба и плюшку «Московскую». Лишнего она не могла себе позволить приобрести в "Гастрономе", потому что для определенной кем-то категории людей магазин, в котором я работала, был дорогим. Его витрины не пестрили красными акционными ценниками или «скидками дня», но и очередей в нем не наблюдалось. Можно было сэкономить время.

– Здравствуйте!

Баба Маша в оренбургском платке была, пожалуй, единственной старушкой, которая никогда не жаловалась на цены, на жизнь, на детей, на внуков. Никогда не вспоминала Сталина и советскую власть. Этим она мне очень нравилась. Многие покупатели приходили в «Гастроном» как на исповедь.

– Надя, кефира не надо! Только молока и хлеба сегодня! В сумку положи, будь любезна, – баба Маша протянула мне свою любимую сумку с аленьким цветком на кармашке и продолжила: – Вчера сходила в библиотеку – в нашу, которая здесь, на горе-то, и взяла детективы про этого сыщика. Ой, ну как же его зовут-то? А? Надь? Забыла.

Она закрыла глаза и кончиками пальцев начала пощипывать лоб, как будто заряжала чем-то резервуары памяти.

– Пуаро, баб Маш? – я улыбнулась.

Для бабы Маши очень важно было все помнить, потому что, забыв какую-то деталь из происходящей жизни вокруг, она покорилась бы времени.

– Агаты Кристи?

– Да! Он самый! Но каков архаровец-то, да? Надь? Ты читала?

– Начинала читать, баб Маш. Давно. На литфаке. На первом курсе еще-ы, – я снова икнула.

Мне не хотелось признаваться этой милой старушке, которая, несмотря на проблемы со зрением, с таким размахом поглощала упущенные когда-то шедевры мировой литературы, и, именно во мне нашла толкового соратника, по ее словам, – признаваться в том, что ни один начатый детектив Агаты Кристи я так и не смогла дочитать до конца. И хорошую книгу не читала давно, хотя периодически заглядывала в книжный магазин. Ритуально. Раз в три месяца.

– Баба Маша! Хлеб вчера привозили! Свежего нет пока, – Я с совестливым сожалением посмотрела на оренбургский платок. Всем известный бельгиец давно провел новое расследование, и бабе Маше важно было проследить за действиями этого виртуоза. – И молоко тоже вчера привозили!

– Как так, Надя? Время – 10.30? Что случилось? – она заговорщически подняла полинявшую редкую бровь и чуть наклонилась ко мне через прилавок, как будто собиралась узнать очередную тайну для великого Пуаро. У этой милой старушки проявлялась особая тяга к познаниям любого рода. – И скорая с утра стояла? Возле вас вроде?

– Не знаю, почему не везут! Я же одна пока, баб Маш! Заведующая будет позже, – я театрально развела руками. Самый понятный и популяризированный жест в России, который снимает с тебя всякую ответственность за происходящее. – А скорая за дядей Колей приезжала. Упал он тут у меня.

– Это Валькин что ли? – Баба Маша собиралась выйти, но резко притормозила.

– Да! Он! Скучает по супруге. Тяжело ему одному. Как-никак сорок три года вместе прожили ведь. Целая жизнь.

– А тебе? – лоб бабы Маши стал выше и разгладился даже.

– Что? Мне? – я растерялась.

– Легко? Тебе? – баба Маша смотрела на меня в упор. – Мне? Легко? Муж двадцать три года назад в шахте погиб! Засыпало. Сын в аварии ноги потерял. Обе! Не смог оклематься – покончил собой! Легко, Надя? – Ни один мускул не дрогнул на ее лице. – У каждого свое испытание.  Дорога-то жизни совсем асфальтом не закатанная. Ни для кого. У тебя – своя кочка. У меня – своя ямка. А у кого-то и горы сплошные. Жить надо, Надя! Жить! Несмотря ни на что! А за молоком приду! В двенадцать! Ты уж отложи, пожалуйста! Будь любезна!

Баба Маша развернулась и решительно вышла из магазина.

***

Мой рабочий день продолжался. Заведующая позвонила, предупредив, что задержится на еженедельном собрании в головном офисе, и перспектива утреннего одиночества порадовала меня. Елена Николаевна любила поговорить. Обо всем. А разговаривать сегодня не хотелось.

Все утро я на автомате здоровалась с покупателями, сдавала сдачу, закрывала дыры в витринах, протирала полки, принимала товар, расписывалась в накладных, считала глазированные сырки, клеила ценники на колбасу – все бесполезно. Тяжелые мысли, как ершик, скользящий по стеклянной банке, крутились в голове и не давали покоя.