Солнце успело подняться высоко и нагрело бетонные плиты, которыми была вымощена территория рынка. Идти по ним легко и приятно. Люди беспорядочно сновали вокруг, что-то кричали друг другу, сталкивались лбами, отдавливали друг другу ноги, ругались, извинялись и спешили дальше. Рыжая давно не была здесь, и после полумрака конуры яркое солнце и суета рынка ошеломили ее, как и внезапно обрушившаяся из динамика на столбе оглушительная музыка; она поначалу даже съежилась с испугу и едва успевала увертываться от наступавших на нее со всех сторон башмаков. Возле небольшого киоска, где продавали сладкое, она остановилась. Большой белобрысый парень, зажав в пятерне кулек с мелкими пряниками, другой рукой бросал их, как орешки, в рот и глотал, почти не разжевывая. Как завороженная следила Рыжая за ним, ожидая, когда бросит и ей пряник, а может быть, случайно уронит. Но он не замечал ее, и пряники не ронялись. А здоровяк, подбросив вверх последний пряник, ловко его поймал, смял кулек и швырнул его в сторону рыжей дворняжки, которая едва увернулась и отбежала в сторону. Но не было у нее обиды на этого человека, она вообще на людей не обижалась, мало среди них было таких как её дворник, они, в основном, унижают и давят слабых.
Рыжая стала обходить один за другим уличные торговые ряды, там, на ее взгляд, не оказалось ничего примечательного; прилавки были завалены овощами и фруктами.
– Смотри-ка, Рыжая появилась! – Конопатая, как и дыни, которыми торговала, продавщица рукой указывала на устало бредущую собачонку. – Давненько тебя не было, Рыжая. – Оглянувшись на соседок, она подозвала собаку и, демонстрируя свою щедрость, протянула ей кусочек дыни. Рыжая принюхалась к нему и вежливо отвернулась. – У-у! – не найдя слов, взвыла сиреной торговка и запустила в нее дынной долькой.
Собака в страхе отскочила, угодила в чью-то корзину, перевернула, кто-то ее в отместку больно пнул, и она стремглав бросилась бежать. От волнения сердце Рыжей билось, как у пойманной птицы.
А люди по-прежнему торопились куда-то, и только редкий из них бросал равнодушный взгляд на одинокую собаку, прижавшуюся к тумбе с ободранными театральными афишами. Рыжая и раньше любила выходить на этот пятачок рынка – погреться на солнышке, понаблюдать людей, а иногда от скуки и полаять на них. Но теперь ей было не до старых собачьих развлечений, – она торопилась к щенкам.
Пробегая мимо большого павильона посредине рынка, она уловила знакомый мясной дух и остановилась. Нужно было спешить к щенкам, но она замешкалась в раздумьях: "Куда сначала податься?" Верх взял голод.
Тяжелый, настоявшийся на мясе воздух, ударил ей в ноздри. У собаки немного закружилась голова, но она с этим справилась, и медленно пошла вдоль рядов, поводя кончиком носа. Ей хватило бы сотой, тысячной доли того, что здесь имелось. Но никто не замечал мелкую рыжую дворняжку, которая, задрав морду, жадно глотала воздух, словно ела его. Люди увлеченно продавали и покупали, божились и тут же обманывали. Вон мясник размахивает перед лицом старушки куском мяса:
– "Че ты, бабка, споришь? Это высшая грудинка". – И тычет подслеповатой старухе частью огузка. Старуха испуганно пятится и бормочет: "Заворачивaй, милай, заворачивай… "
Царящая в павильоне суета передается Рыжей, и она – откуда силы взялись? – уже резво перебегает из ряда в ряд, от прилавка к прилавку.
