V
Шла она быстро, сначала проселочной дорогой, потом окраинными городскими улицами и переулками, и, казалось, отрешенная от всего мира, просто блуждала. Однако ноги сами несли ее домой. Косые лучи рано заходящего сентябрьского солнца подсвечивали рваные, плотно лежащие на горизонте облака, и они походили на затухающий костер, сквозь пепел которого проглядывал огонь. Она подумала, что если дотронуться до облаков, то можно обжечься. От этой мысли и быстрой ходьбы ей стало жарко: она освободила от петелек верхние пуговицы наглухо застегнутой шерстяной кофты и развязала давно сбившийся платок. Все события последних лет смешались в ее голове; она думала о том, что всю жизнь старалась жить, и жила, не ссорясь ни с кем, в ладу с собственной совестью, этому же учила детей. И где, когда и почему в монолитном, как ей казалось, укладе жизни семьи образовалась трещина, а в ней проросли занесенные неизвестно откуда семена зла, которые окончательно разрушили фундамент? Чем больше об этом думала, тем мучительнее понимала, что не имелось на этот вопрос ответа.
Высаженные вдоль тротуара и разросшиеся за лето молодые клёны больно ударяли ветками в лицо, но она продолжала почти бежать, не отворачиваясь и не уклоняясь от них, не обращая внимания на прохожих, которые оглядывались на сильно спешащую, взъерошенную, с горящим взором женщину. По опыту прожитых лет Вера знала, что для посторонних она – не больше, чем объект праздного любопытства, что совершенно безразлична им, как бывают безразличны чужое горе и боль, что они забудут о ней уже через несколько минут, как только доберутся до своих квартир, включат телевизоры или столкнутся с собственными проблемами. Ей вспомнилась виденная однажды сцена. Стояла глубокая осень, дорога и тротуары тонули в месиве из грязи и снега. Среди десятка людей, ожидающих на остановке автобуса, был немолодой и к тому же больной церебральным параличом мужчина. Из-за нарушенной болезнью координации движений ему вдвойне трудно было передвигаться по асфальту, словно намазанному смальцем. Вдруг его лицо перекосилось в страшной гримасе, видимо, от судорог, он неуклюже взмахнул руками и повалился на дорогу. Она бросилась к нему, чтобы помочь подняться, но поскользнулась сама и больно ударилась коленкой о бордюрный камень. Попыталась затем поднять человека, однако он оказался очень тяжелый, и она обернулась за помощью к стоящим. Но одни отвернулись еще раньше, занятые собой, словно ничего не заметили; другие отошли в сторону с брезгливостью на лицах оттого, что им придется испачкать руки; кто-то обронил, что упавший пьян и им должна заниматься милиция. А несчастный не мог ничего сказать, не мог даже пошевелиться, но все слышал и видел, и из его растерянных глаз катились слезы. А она потом часто вспоминала этот случай и думала о том, как бы самой когда-нибудь так же вот не упасть на улице и просила Бога не посылать ей такую смерть.
Она проходила мимо кафе и через окно увидела, что там заканчивают сервировать столы для поминального обеда, заказанного Калмыковым; прибавила еще шагу и свернула на свою улицу. Дома были Алексей и старушка-соседка, которую оставили за ним присмотреть.
– Ты уж, Марковна, извини, что задержала тебя. – Она достала из холодильника пакет с продуктами, бутылку водки. – Вот, возьми, помянешь моего Сережу.
Когда соседка ушла, она тяжело опустилась на колени перед образом, устало закрыла лицо ладонями и замерла в немой беседе с Тем, кто только и мог разделить ее горе.
