Глава пятая. 30 апреля 1940 года
АНА
Ана помахала на прощание измученной матери и новому члену ее и без того большой семьи, вышла из дома на Гартен-штрассе и ускорилась, заметив розоватые закатные лучи на весеннем небе. Скоро стемнеет, а в такое время лучше не находиться на улице после наступления темноты, кем бы ты ни работал. Сегодня была Вальпургиева ночь, когда злые духи носятся по небесам до самого рассвета, так что лучше добраться домой побыстрее. Ана не разделяла старинных суеверий, но молодые немцы давали для этого все основания. Они жили в чужой стране и в этот день надевали запятнанные кровью костюмы, прицепляли к поясу ножи и маленькие автоматы, копии тех, что носили их отцы-нацисты. И им не нужны были оправдания для насилия. Бартек будет беспокоиться о ней, но зато она помогла еще одному ребенку появиться на свет. Ана вспомнила, как засияло лицо матери, когда она положила ей на руки новорожденного сына. Это воспоминание согрело ее. Нацисты многое забрали у них, но забрать материнскую любовь они не в силах.
Она вспомнила собственных сыновей. Они уже выросли, но остались так же близки ее сердцу, как были новорожденными. Ана зашагала быстрее. Удивительно, но ее семья почти ничего не потеряла от этой странной смены жилья. В новом доме были очень высокие потолки и большие окна, выходившие на восток и позволявшие любоваться рассветом. В доме имелась большая кладовка, отлично оборудованная кухня и даже третья спальня, чему очень обрадовался Бронислав. Но это был не их дом. Ана каждый день чувствовала, что вторгается в воспоминания другой семьи. И все же в доме было тепло, спокойно, и жили они там своей семьей – в переполненном еврейском гетто все было по-другому.
Ана бросила взгляд на гетто. Вдоль Гартен-штрассе тянулся небольшой парк с ручьем Лодка. Но с другой стороны стояла уродливая изгородь – высокие деревянные столбы, поверх которых тянулась скрученная колючая проволока. Через каждые двадцать метров стояли смотровые вышки с вооруженными эсэсовцами. В юго-западной части гетто, возле ручья, было темновато, и башни стояли пореже, поэтому Ана смогла незамеченной подойти ближе. Она увидела, как в конце улицы устанавливают огромные ворота. Ана ахнула. Проходившая мимо полька с двумя детьми в коляске остановилась и посмотрела на нее.
– Они заперли этих бедолаг…
– Совсем?
Женщина кивнула.
– Евреям запрещено входить и выходить. Перегородили даже главные улицы, которые пересекали гетто. Евреи могут переходить их только в установленное время. На днях я слышала, что нацисты заставляют их строить мосты, чтобы они не «пачкали» дороги.
– Безумие… – пробормотала Ана.
– Безумие и жестокость, – согласилась женщина.
Бросив испуганный взгляд на смотровые башни, она поспешила прочь.
Ана стояла, пока не стемнело. Сквозь ограду она смотрела на людей в гетто. Она думала, кто живет в ее доме, и ноги сами понесли ее к ручью. Вода стояла довольно низко – апрель выдался необычно сухим. Ана без труда перешагнула ручей и подошла прямо к ограде, прячась за густыми кустами. Протянув руку, она коснулась шершавой поверхности дешевых столбов – страшный забор, непреодолимый для запертых внутри душ.
За ее спиной, весело подпрыгивая, пробежали двое немецких детей в ведьминских шляпах. Ана вздрогнула, но осталась на месте, завороженная зрелищем абсолютного зла.
– Ана?
Голос был тихим и мягким, но от этого звука Ана буквально подпрыгнула на месте – выше, чем немецкие дети. Она со страхом огляделась и увидела, что от суетливой толпы обитателей гетто отделилась хрупкая фигурка.
