Всем видом Соломон-четыре тысячи двадцать восемь давал понять, что точно знает, кто он такой, хоть и заключён в искусственное тело. Этот мехо-голем был индивидуален настолько, насколько это вообще было возможно в его скучной жизни.
– Какой занятный экземпляр, – усмехнулся Волот, разглядывая смотрителя Музея.
Ну а я просто молчал, боясь разрушить хрупкую надежду на то, что этот мехо-голем – именно тот, о ком я сейчас думаю.
Смотритель подошёл ближе.
И снова прозвучал его звонкий, до нытья в груди знакомый голос:
– Ещё перед вторжением тёмного эфира осколки будущего сказали мне, что явятся двое неспасённых, чтобы узнать, как мы спаслись. И вот вы явились. Мне пришлось долго вас ждать. Очень долго.
После этих слов моё сердце снова пропустило удар.
«Явятся двое неспасённых, чтобы узнать, как мы спаслись».
Так прямо мог выражаться только один человек из всех, кого я знаю. Теперь не осталось сомнений в том, кто передо мной.
Это Эсфирь.
Эсфирь Бринер. И здесь ей уже двадцать лет.
Выходило так, что она ждала, когда я сюда приду, поэтому специально устроилась служить в этот Музей. Да, никаких сомнений. Так мог поступить только истинный Пророк, как бы он ни выглядел и как бы ни назывался.
– А ты помнишь, как тебя зовут? – глухим голосом спросил я.
Она перевела взгляд с Волота на меня, затем поправила очки без стёкол на носу и ответила:
– Соломон-четыре тысячи двадцать восемь.
При Волоте я не стал ничего уточнять, хотя теперь никто бы не убедил меня в том, что это не Эсфирь Бринер.
Нет. Это была именно она.
Странно, что она не узнала во мне своего родного брата Алекса. А может, узнала, но не подала виду. По белому и безэмоциональному лицу андрогина сложно было что-то понять.
– А меня зовут Гедеон, – представился я.
Она кивнула и посмотрела на Волота.
– А вас?
– Волот, – прямо и просто ответил тот.
Эсфирь опять кивнула и указала на высокие двустворчатые двери с позолотой. Всё здесь выглядело, как в старинных музеях: лепнина, многоярусные люстры, мрамор, торжественность и тишина.
– Тогда пройдёмте дальше, неспасённые, – сказала Эсфирь. – Здесь вы наконец узнаете, что такое Спасение. У вас есть на это пятьдесят две минуты пятнадцать секунд… четырнадцать… тринадцать…
Даже в кошмарном сне моё воображение не смогло бы нарисовать картину более страшную, чем та, что я увидел в этом Музее.
Эсфирь повела меня и Волота по многочисленным залам, и поначалу всё казалось более-менее понятным и ожидаемым.
Жёлтый пол блестел под ногами.
Тёмный эфир продолжал давить на тело и гнуть мою магическую оборону.
Шаги эхом отражались от гладких стен, и чем дальше мы шли, тем сильнее становился запах тухлятины – точно такой же запах, какой обычно ударял в нос в червоточинах с тёмным эфиром.
– Не удивляйтесь, что тут пахнет неприятно, – предупредила Эсфирь, когда заметила, что я едва заметно поморщился. – Мы называем это «Запахом десятилетия». Он входит в музейную экспозицию. Это моя идея, кстати. Чем дальше вы проходите внутрь Музея, тем сильнее воняет, чтобы полностью погрузиться в историю нашего Спасения.
Не сбавляя размеренного шага, я покосился на Эсфирь.
Значит, вонь тухлятины она назвала «Запахом десятилетия»?
А у этой девчонки есть чувство юмора. Чёрного, конечно.
Мы продолжали идти по Музею, но пока ни у одного экспоната не остановились. Я лишь мельком отмечал некоторые детали.
Например, в одном из залов заметил переломанный остов АЭ-Роптера, буквально скрученного в крендель чьей-то исполинской лапой и жёваного гигантскими зубами.
