И тут голос снова подал Волот. Он ткнул меня локтем в бок, будто мы с ним приятели не разлей вода.
– Ну? Что скажешь, Гедеон? Не хочешь пройти процедуру Спасения? Может, попробуем? Мне кажется, мы оба заслужили Спасение.
Он с иронией уставился на меня.
Волот не боялся задавать провокационные вопросы во всеуслышание. Он прекрасно понимал, что скоро этой червоточины не будет вместе с программой Спасения. Всё разрушится при закрытии, как бывало уже не раз с другими пространственными ямами.
Только мне настолько не хотелось её разрушать, что я не был готов что-то здесь менять. Пока я просто стоял и говорил с местным жителем, а этого было недостаточно для разрушения червоточины.
По моему взгляду Волот догадался, о чём я думаю.
Он наклонился к моему уху и тихо произнёс:
– Как забавно, ты не находишь? Неужели тебе не понравилось это будущее? Вполне неплохое. Ты обескуражен, не так ли?
Я ничего не ответил.
Зато усилилось желание отрубить голову Волоту ещё раз. Он отлично чувствовал все перепады моего настроения, а ведь я действительно был обескуражен.
Когда мы наконец отправились вдоль аллеи в сторону Музея Новейшей Истории, я снова обратился к Троекурову:
– А не подскажете сегодняшнюю дату, Соломон-два? Или эта информация тоже не имеет ко мне отношения?
Тот усмехнулся.
Хотя нет. Опять почудилось.
Не сбавляя размеренного шага, мехо-голем всё-таки ответил на мой вопрос:
– Сегодня двадцать пятое июля тысяча девятьсот шестидесятого года, понедельник.
Я сделал себе в памяти мысленную зарубку.
Значит в июле через десять лет тёмный эфир уже будет присутствовать на всей Палео-стороне, причём минимум несколько лет. Вопрос: сколько именно лет?
– А когда случилась катастрофа? – задал я следующий вопрос Троекурову.
И опять тот не сбавил шага, но голову в мою сторону всё же повернул.
– Какую катастрофу вы имеете в виду?
– Прорыв тёмного эфира через границу на нулевом меридиане, – обозначил я прямо.
– Это не катастрофа, голубчик, – веско возразил Троекуров. – Это стимул к прогрессу. Вызов. Возможность, если хотите.
Услышав его слова, Волот улыбнулся.
– Люди будущего оказались мудрее тебя, Гедеон. Что для одних катастрофа, то для других – стимул к развитию. Мне нравятся эти ребята.
Я не среагировал на очередной его выпад. Вместо этого опять обратился к Троекурову:
– Так когда случился тот самый стимул к прогрессу, Соломон-два?
– Эта дата высечена над входом в Музей Новейшей Истории, – ответил Троекуров. – Туда я не люблю заходить. Никто не любит. Там нас посещает иррациональное чувство грусти по утраченному. В Музее служит только один из нас, он сам вызвался на эту работу. Его зовут Соломон-четыре тысячи двадцать восемь. Он был эвакуирован из опасной зоны и спасён, как и многие другие.
Троекуров вытянул экзо-руку и указал на здание, к которому мы подходили.
Над массивным крыльцом с идеально ровной площадкой подъёма действительно имелась дата:
«18.09.1951».
Я чуть приостановился, внимательно всмотревшись в каменный барельеф над крыльцом, будто фотографировал его глазами, чтобы навсегда запечатлеть в памяти.
Восемнадцатое сентября.
Но главным здесь был не день, а год катастрофы.
1951-й год.
Выходило так, что тёмный эфир должен был прорваться через границу на нулевом меридиане не через десять лет, как я думал, а уже через год. Сейчас в реальном мире был сентябрь 1950-го года, а значит, у меня оставалось ничтожно мало времени, чтобы предотвратить катастрофу, как бы её тут ни называли.
