– О, Зевс, до чего довела меня жизнь! Я сплю в твоем присутствии.
– Ты уже в Эфесе спал, – напомнила Таис.
– Тогда я спал от избытка покоя, а сейчас – от усталости. Что-то я совсем обессилел, дай мне вина, надо бы взбодриться.
– Да ты уж выпивший… – Таис уловила запах.
– Это вместо воды. Эту гнилую воду невозможно пить, я травлюсь ею.
– Я дам тебе молока.
– Кобыльего? Бэ-э… – Александр скривился. – Да, детка, где то время, когда меня оживлял и приводил в полную готовность один взгляд на тебя или даже мысль о тебе, – так рассуждал он тоном столетнего старика, рассматривая свою чистую пятку, от которой шел пар, потом медленно погрузился в воду и смыл волосы.
– Александр, ты знаешь, что ты красивый мужчина? – вдруг сказала Таис.
– Неужели! Это ты заметила, смыв с меня слой грязи? Значит, ты меня любишь за неземную красоту? – посмеивался он.
– Нет. Даже если бы ты был с внешностью Гефеста или одноглазого Полифема, я любила бы тебя. У тебя такое лицо – не хорошенькое… (Александр поднял брови), а красивое настоящей природной красотой. Она не бросается с первого взгляда, но и не приедается со второго.
В своих восторгах Таис была не единственной. Лучшие художники и скульпторы Эллады пытались понять тайну его лица, ставшего иконой эпохи, эталоном всего эллинистического искусства. Не только Гелиос Родосский и фигуры Пергамского алтаря, но даже будды Индии и витязи иранских миниатюр сохраняли некоторые характерные черты его лица спустя много столетия после его смерти.
– Хорошо ты меня описываешь.
– А твой овал бесподобен, как оливка, – Таис погладила его лицо, а Александр рассмеялся.
– Я рад, что своим видом доставляю тебе удовольствие. Я знаю, что я прекрасен во всех отношениях. – Он все шутил. Хорошо, пусть будет так… – Я думаю, – продолжил он невозмутимым тоном, – что нам надо перебраться на кровать.
Они перебрались…
– От такой жизни я начинаю забывать, как нам хорошо вместе. Я даже это начинаю забывать. Зверею от такой жизни, превращаюсь в какое-то животное…
– Все будет хорошо, имей терпение, – Таис хотелось добавить: «И не пей», но она знала, что это ему не понравится, и воздержалась.
– Да, в мои планы не входило торчать в голой степи и сражаться с этими бандитами. Я в Индию хочу!
– Где живут обезьяны и большие серые слоны… – продолжила Таис его коронную фразу.
– Ах, детка, какое счастье, что ты у меня есть! – А потом добавил совсем другим тоном: – Со мною что-то происходит.
– Что, Александр, что, скажи мне, – она склонилась над ним.
– Я устал…
Таис поняла, что разъяснений не последует.
– Спи, любимый мой, отдыхай, не думай ни о чем, все пройдет, и все будет хорошо…
Леонид
Усталость, истощение сил порождает либо упадок духа, либо его возмущение. Страшная война из засады продолжалась, неся потери, и настрой людей колебался от подавленности до раздражения, чреватого взрывами агрессии. Признание «Я устал», которое так резануло слух Таис, когда его произнес Александр, срывалось с уст всех: Птолемея, Неарха, даже такого прирожденного оптимиста, как Леонид.
Азиаты на выносливых безгривых конях-аргамаках были отличными наездниками; фаланга мало что могла противопоставить им. Поэтому конниках, в том числе фессалийским, доставалось больше всего – Александр затыкал ими, как говорится, все дыры. Как-то перед заданием Леонид зашел к Таис попрощаться и поразил ее своим состоянием. Он с трудом шутил, пытался уйти от серьезного разговора, но Таис, чувствующая всякую неправду, в конце концов вызвала его на откровенность. Леонид говорил, а она испуганно слушала и рассматривала его лицо, которое не узнавала совершенно. Ведь она привыкла видеть его веселым, задорным, ироничным – каким угодно, только не с потухшим взглядом, лишенными всякой надежды глазами. И еще… Было что-то чужое, пугающее в его лице, какая-то печать обреченности, что ли.
