– Как мы привыкли, – говорил Леонид, нервно пощипывая конский волос на гребне своего шлема, – есть преступники, они ужасные нелюди, ошибки природы, они встречаются один на тысячу нормальных людей, а здесь – все такие. Такой дикий, фанатичный, жестокий народ! И их нравы, поступки? У нас описания подобных действий встречается в страшных сказках, трагедиях, в которых страсти специально сгущены, чтобы вызвать у людей ужас и отвращение – очищающий катарсис. Здесь же это норма жизни, порядок вещей. И ты сам перестаешь быть собой. Я с удивлением вспоминаю, что у меня когда-то были мысли, чувства, я читал книги, разговаривал с умными людьми о возвышенных и прекрасных вещах! А сейчас моя жизнь сузилась и опустилась до примитивного существования – есть, спать, причем одним глазом всегда следить, чтобы тебе не перерезали горло. Ах, да что я тебе голову забиваю, не надо тебе это все знать!
– Конечно же надо, я одна из вас! – воскликнула Таис с чувством, придвинулась к нему, обняла, желая принять на себя часть тяжести, лежащей на его плечах. – Ты устал, мой бедный. Но ведь это когда-то кончится, как страшный сон?.. – спросила она со слабой надеждой.
– Может быть, а, может, кончится раз и навсегда.
– Все будет снова так, как раньше! – убежденным от страха голосом сказала Таис и с мольбой заглянула в его глаза.
– Ты думаешь, все будет так, как было?.. Будет, как было? – медленно проговорил он. – Так бывает? – Леонид посмотрел на нее так, как ему нельзя было смотреть. – Мне пора, пора уже давно… – он решительно встал и закинул за плечи края своего военного плаща.
– Нет, – вскрикнула Таис, – я не хочу, чтобы ты вот так ушел! – из ее глаз брызнули слезы и она упала ему на грудь.
– Ну-ну, еще не хватало, чтобы ты плакала обо мне, – он гладил ее по волосам, потом поднял ее лицо и, рассматривая ее нежные черты, улыбнулся через силу: – Поцелуй меня на прощанье.
Таис поцеловала его с такой готовностью и страстью, как будто пыталась вдохнуть в него надежду, жизнь и будущее. Что-то глубоко внутри нее, так, где душа еще слита с телом, подсказывало ей, что это их последнее прощанье.
В последующие дни она много думала и молилась о Леониде, пытаясь мольбами задобрить судьбу и отвести подозрение, да только все оказалось напрасно и поздно. Ах, эти страшные слова – «слишком поздно»… Его судьба было решена где-то в другом месте и кем-то другим.
Спустя несколько дней Таис со своей единственной служанкой стирала на заросшем ивами плоском песчаном берегу, когда увидела на бархане растерянную, испуганную Геро. Она крикнула издалека срывающимся на рыдания, не своим голосом: «Таис… письмо… Леонид…»
– Что?.. – Таис выпрямилась, выпустила из рук платье, которое тут же подхватило течение и унесло прочь.
– Леонид погиб, убит, мертв!…
У Таис остановилось дыхание и потемнело в глазах. Вот оно, проклятое предчувствие, вот она, та печать на его лице, печать смерти. Она рухнула на берег, билась головой о землю, рвала руками жалкую растительность и кричала, выла страшным голосом: «Нет, нет, нет. Мой милый Леонид, мой бесценный друг, по-че-му!!! О, Афина, почему он, ведь он такой хороший, ведь без него не может ничего быть, он же мой лучший дру-у-у-г!…» Группа местных женщин, стиравших в стороне, смотрела на двух убивающихся в своем непонятном горе ненавистных «яванок», и на их скрытных лицах с непроницаемыми черными глазами отразилось что-то, похожее на невольное сочувствие.
