Александр Посохов Россия и мы - страница 8

Вышли из монастыря

Тридцать три богатыря.

Злу мирскому подивились

И обратно удалились.

А вот Троцкий не удалился. И многие люди в силу особенностей ума, характера, воспитания, обстоятельств, условий, но отнюдь не в силу национальных свойств, не удаляются, а лезут в самую гущу событий и предпринимают попытки немедленно победить зло и изменить жизнь к лучшему. Делают ли они её лучше – это другой вопрос. Главное, они не «прячут тело жирное в утёсах» и не боятся войти в историю со знаком минус. Плевать они хотели на возможную расправу над собой в результате народного бунта и на то, что о них скажут потомки.

Мне видится картина шире –

Не три богатыря, четыре:

Никитич, Муромец, Попович

И с автоматом Ростропович.

Наш замечательный виолончелист, пианист и дирижёр Мстислав Леопольдович Ростропович, которого почему-то в прессе всё-таки чаще называют евреем, а не поляком, действительно в августе 1991 года находился в рядах защитников Белого дома с автоматом Калашникова наперевес.

Но это сущий пустяк по сравнению с тем, что во всём вообще виноват Чубайс. И что? А ничего! Анатолий Борисович делает своё дело, а каждый из нас своё. Боишься – не делай, сделал – не бойся. И ничего противозаконного с Чубайсом, как и с каждым из нас, происходить не должно.

Кто осмелится с восторгом

Захватить Чубайса в плен,

У того нормальный орган

Превратится в наночлен.

Знал я одного большого начальника союзного значения, еврея. Сейчас он на заслуженном отдыхе, весь в орденах и медалях. Как же он хохотал, когда я рассказывал ему еврейские анекдоты! Думаю, способность поржать над собой и себе подобными – это самый характерный признак исключительного ума, отрицающего свою исключительность.

А писатель, поэт Игорь Губерман со своими «гариками»!

Гаврила – в рыло, я – в карман,

Гоп, сердорпупия!

Остроумен Губерман,

Да не так уж туп и я!

А Валентин Гафт со своими эпиграммами!

Трудно срифмовать на «афт»,

Даже пораздумав.

То ли остроумен Гафт,

То ли Остроумов?

А Иосиф Кобзон, которого, когда тот поёт, не остановить, как и бегущего бизона (по Гафту)!

Бедный Крузо Робинзон

Нынче нечитаем.

А Иосиф наш, Кобзон,

Всеми почитаем.

Так сложилось, что евреи и мы все – это один туго сплетённый клубок из разных и одинаковых нитей. Все мы вместе разные и одинаковые, и хорошие и плохие, и чужие и родные. Ленин говорил: «Если русский умник, значит он еврей, или в нем есть еврейская кровь». А я почему должен думать иначе?!

Помню, учился я в школе восемь лет с одной еврейской девочкой. Получала она за ответы на уроках одни пятёрки, вела себя всегда достойно, воспитанно, тихо и скромно. Умница, да и только! Я и сейчас готов был бы заступиться за неё перед любыми хулиганами. Но она уже давно живёт в Израиле. Помню ещё из детства очень пожилого молчаливого еврея-дворника. И это не анекдот. Как сейчас вижу его с метлой и лопатой.

После зон-лагерей

Понял старый еврей:

Над тираном не ржи,

Нос по ветру держи.

Старший сын у него (не политический, а просто неоднократно судимый вор, рецидивист, или, как сказали бы сейчас, уголовный авторитет) отбывал очередной срок в заключении. А младший, немногословный в отца парень, работал простым слесарем на заводе. Помню преподавателя философии в ВУЗе, тоже еврея, умного, деликатного и ответственного человека. Не было случая, чтобы он хоть в чём-то подвёл кафедру или сорвал лекцию. Студенты искренне уважали его, и с явкой на его занятия всегда всё было в порядке. Помню директора крупного оборонного предприятия, известного учёного, изобретателя, который сам в шесть утра, а то и раньше, каждый день поднимался на крышу сборочного цеха, где бригада из временно нанятых рабочих ремонтировала кровлю. Поднимался и спрашивал, как с рубероидом, как со смолой, не болеет ли кто, где обедали, чем помочь и т.д. И уходил этот советский еврей-руководитель домой почти всегда позднее десяти вечера, проведав перед тем, всё ли нормально на крыше. Помню родителей соседа, врачей, тоже евреев. Милейшие и добрейшие люди, прошедшие всю войну. Оба давно вышли на пенсию, а всё работали, лечили. Помню другого врача, хирурга, заведующего отделением в крупной московской больнице, который сам, хотя и не обязан был, принял моего знакомого, сам поставил диагноз, сам назначил операцию, сам блестяще выполнил её и сам швы ему снял. А на днях одна моя приятельница вспомнила, как в школе, где она училась, русская учительница рассказывала всем, что её отца на войне от пули закрыл еврей.