Читать онлайн Елизавета Афти - Алента

День первый

Хочется верить, что мой труд не будет напрасным. Я не обладаю информационной властью, не имею связей, не знаю людей, способных помочь мне. Раньше я не могла вообразить того, что произойдёт со мной. Признаюсь, какое-то время, меня одолевал соблазн просто выбросить эти бумаги и забыть обо всём. Хотелось сжечь их, предварительно искромсав ножницами, а пепел развеять над водой. Настолько сильно я боялась, а страх заставляет отрицать истину.

Но всё же, я поборола себя. На мне лежит слишком большая ответственность. Я не смею отказать Аленте. Он желает, чтобы я рассказала о тех событиях, и я сделаю это, невзирая ни на что.

***

Всё началось в тот миг, когда я поднялась на четвертый этаж, как и в предыдущие разы, не воспользовавшись лифтом. Причиной тому была невероятная запущенность, в которой пребывала лестничная клетка, да и сам лифт буквально прогнил изнутри. Еще были свежи воспоминания из далекого детства начала двухтысячных, когда парадные в домах спальных районов Петербурга были оккупированы бомжами и наркоманами. Грязные стены, оклеенные бог знает чем, липкий темный пол под ногами, запах гнилой картошки – все это плотно закрепилось в моей памяти и вновь воскресло, стоило мне войти в дом в районе Гражданского проспекта, что стоял неподалёку от живописного ручья.

Антонина Сергеевна и Анатолий Михайлович – мои прабабушка и прадедушка, ветераны Великой Отечественной войны, получили трехкомнатную квартиру с видом на Муринский парк еще в начале шестидесятых годов. Их старший сын Михаил Анатольевич приходился мне родным дедом по отцовской линии. Он часто навещал стариков, коротавших последние годы жизни в той самой квартире, вместе со своей женой Людмилой, приносил им еду, лекарства, помогал с уборкой. Иногда я приходила вместе с ним, тогда мне доводилось беседовать с прабабушкой Антониной. Она открывала деревянный ларец с драгоценностями и разрешала примерить янтарные бусы. Или же показывала старый альбом с черно-белыми фотографиями, где дородная дама с темными пышными волосами и пронзительным взглядом немного напряженно улыбается, держа под локоть высокого стройного мужчину с аккуратным пробором, правильным носом и светлыми глазами. Там же запечатлен мой дедушка вместе со своим младшим братом Димой, они плещутся в ванной, переставляют деревянных солдатиков по ковру, торжественно демонстрируют пионерские галстуки.

– Хорошее время было, очень хорошее, но и непростое, – вздыхала бабушка и протягивала мне очередную фотографию, – хотя ты навряд ли поймешь.

Прадедушка Толя ушёл из жизни год назад, к тому моменту я уже вышла из подросткового возраста, перешагнув рубеж двадцатилетия. После окончания юридического института устроилась на работу в адвокатскую контору на должность консультанта. До сих пор во мне живёт чувство запоздалой вины за то, что, погрязнув в учёбе и карьерных амбициях, не уделяла внимания старикам, отдалившись от них. Не проявляла особого интереса к рассказам о войне, не лезла с расспросами.

Накануне смерти прадед сделался беспомощным, почти никого не узнавал, даже на любимую супругу смотрел с недоверием. Когда его не стало, прабабушка и сама слегла: тяжёлая простуда подкосила её, приковав к постели. Спустя год она умерла. Сегодня мы простились с ней, отправив в последний путь.

***

Так или иначе, сразу после того как вся немногочисленная родня покинула стены крематория, было принято решение отправиться прямиком на квартиру ныне покойных, для того чтобы разделить общую трапезу и помянуть усопших.

После затхлого смрада лестницы квартира встретила нас свежевыбеленными стенами, новым линолеумом в коридоре и легким запахом нафталина.

– Но как? – я повернулась к отцу. – Помню, что здесь были старый советский ремонт и горы хлама!

– После смерти деда мы отправили бабушку в Белоруссию к сестре, а сами вычистили все и наняли рабочих, которые привели все в порядок.

– Неужели вы все вещи просто выбросили на помойку, как ненужный мусор?! А как же драгоценности, книги, да и дедовский секретер хотя бы?

Отец поморщился в ответ на это и прошел в комнату, где суетились женщины, накрывая стол.

– Сейчас придет дядя Дима, он занимался ремонтом, вот у него и спросишь.

Дядя Дима приехал только минут через сорок с двумя плоскими картонками, от которых исходил аппетитный запах сдобы с черникой и клюквой.

– Осетинские пироги подходят к любому случаю – хоть на свадьбу, хоть на поминки, честное слово, мы с Ириной их просто обожаем, угощайся, Люд, – он положил кусок в тарелку моей бабушки, – и ты, Вероника, выбирай, какие ягоды больше нравятся.

Я указала на чернику и стала ждать подходящего момента, чтобы задать вопрос о дедушкиных вещах. Время тянулось слишком медленно; прозвучал уже не один тост, восхваляющий земные деяния стариков, было съедено все оливье, и от пирогов почти ничего не осталось.

– Я тут портрет деда нашла, – протянула Ирина, – в военной форме, совсем молодой и красивый здесь. Только бабушка его здесь не узнала, говорит: «Убери его подальше отсюда, не могу его видеть, это не мой муж».

– Странно, – дедушка Миша наморщил лоб в раздумье, – не помню этой фотографии, в детстве мне её никогда не показывали. У деда была только одна официальная фотокарточка в форме, он там баян держит. Сейчас найду её, погодите.

Суета, вызванная дедом, охватила и собравшихся гостей. Многие вскочили со своих мест и устремились на поиски второй фотографии дедушки Анатолия. Вскоре она была найдена в одной из коробок, стоявших в коридоре.

– Ничего не понимаю, решительно ничего не понимаю, – дедушка продемонстрировал всем хорошо знакомый портрет, прежде долго висевший на стене в одной из комнат, – то, что я сейчас держу в руках, бесспорно, изображает деда Анатолия, другой же, – он кивнул в сторону первой фотографии, – просто мужчина, похожий на моего отца.

В комнате повисло напряжение. Бабушка поникла и опустила глаза в пол; жена дяди Димы привстала и, наклонившись к столу, потянулась за первым портретом. Взяв его в руки, стала дотошно разглядывать.

– Это не дед, – сказала она спустя несколько минут, – но, может быть, этот человек – его близкий родственник.

– Всю родню отца я прекрасно знал, – дедушка трясущимися руками выхватил портрет у Ирины, – погоди-ка, сначала я был уверен, что это он, но сейчас могу заметить небольшие отличия: уши у деда большего размера, чем у этого, подбородок у первого без характерной ямочки, да и на шее какой-то шрам, похожий на ожог. Как же я сразу этого не увидел?

При этих словах бабушка едва слышно вздохнула и всхлипнула, промокнув глаза ситцевым платочком. Пожалуй, я была единственной, от кого не укрылся этот жест.

– В чем дело? – прошептала я, пододвигаясь ближе к ней, – что тебя так расстроило?

Та дернулась и замерла, глядя куда-то перед собой, явно пребывая в состоянии глубокого размышления. Затем повернулась и, прижавшись к моему уху, прошептала:

– Приходи к нам в гости, после того как все закончится. Дед уедет на дачу сегодня вечером, и я покажу тебе кое-что.

После этого она отвернулась и как ни в чем не бывало вступила в общий разговор, высказывая собственные догадки относительно личности неизвестного молодого человека, которые, по правде, носили лишь нейтральный характер и не могли способствовать открытию истины.

Спустя пару часов гости стали расходиться по домам, выражая горячие соболезнования дедушке и дяде Диме. Те рассеяно кивали, поглядывая друг на друга; было заметно, что им не терпелось начать расследование и узнать имя гражданина, который, вероятно, был их родственником.

Уже сидя на пассажирском сидении в машине отца, я сказала ему, что планирую сегодня переночевать у бабушки. Тот не стал возражать и лишь поинтересовался, почему я не сказала об этом раньше, ведь тогда я могла бы сесть в машину к дяде Диме, который как раз отвозил её и дедушку домой. Я пожала плечами и забормотала что-то о своей феноменальной забывчивости, уткнувшись в телефон.

Бабушка жила на проспекте Пархоменко – совсем недалеко от Муринского ручья. Так что спустя двадцать минут я уже набирала номер квартиры в домофоне, поглядывая через плечо в сторону отца, который решил не выходить из автомобиля и ждал, когда я зайду в дом. Бабушка встретила меня, уже облаченная в свой излюбленный желто-зеленый халат в клеточку. На кухне слышался свист закипающего чайника, а в гостиной шумел телевизор.

– Я рада, что ты пришла, – она заключила меня в объятия, – Миша не стал заходить домой, поэтому у меня было время приготовить все необходимое. Пойдем на кухню.

На столе уже стояли чашки и вазочка с печеньем. Бабушка сняла чайник с огня и залила заварку кипятком. Я осторожно отхлебнула напиток, при этом поглядывая на бабушку, в привычных действиях которой ощущалась некая нервозность.

– Сейчас мы пойдем в мою комнату, – она собрала посуду со стола, намереваясь помыть её позже, – там лежит папка со старыми записями, я нашла их в сундуке с фотографиями, когда год назад разбирала вещи деда Анатолия.

– Это связано с тем мужчиной? – я ощутила прилив необъяснимого волнения.

– Да, – бабушка направилась в сторону гостиной, в конце которой находилась смежная дверь в её спальню, – предупреждаю заранее: тебе придется потратить не один день, для того чтобы отсортировать и прочитать все, что там написано. Я сама толком не читала их.

– Военные дневники, да?

– Не похоже.

Бабушка впустила меня в просторную светлую комнату, оставленную в кремовых тонах. На мягкой двуспальной кровати лежала толстая картонная папка темно-красного цвета. Из нее выглядывали края пожелтевших ветхих листов, исписанных темно-синими чернилами. Ведомая любопытством, я села на краешек кровати и взяла папку. От неё веяло стариной, несущей в себе какую-то мрачную тайну, создавалось ощущение, что тот, кто сделал эти записи, не хотел, чтобы они были прочитаны кем-то посторонним. Я провела рукой по твердой обложке, ощущая неровности сколотой краски.

– Я стерла с неё пыль, – приглушенный голос бабушки донесся до меня будто сквозь водяную толщу, – но многие листы очень грязные, так что будь осторожна.

Кивнув в ответ, я продолжила изучение старого предмета, даже не услышав, как за моей спиной скрипнула дверь, тихо закрываясь. Развязав черный боковой шнурок, я открыла папку, решив не извлекать листы, а просто перекладывать их на сторону форзаца. В глаза мне сразу бросился небольшой эпиграф в правой боковой части первой страницы. Аккуратный, почти претендующий на каллиграфическую изящность косой почерк был легко читаем.

Далее следовало начало повествования. С первых строк я погрузилась в него, с лихорадочной жадностью стремясь постигнуть тайну, которую Николай Матвеевич Адаменко не рискнул доверить ни одной живой душе. Лишь черствая бумага впитала его чувства, навеки сохранив их в первозданном состоянии.

Нет слов, способных описать степень моего счастья. Лишь осознание того, что многолетние поиски наконец-то увенчались успехом, заставляет меня испытывать блаженную эйфорию. Несколько десятков лет мой разум пребывал в тоскливом смятении. Порой мне казалось, будто я уже давно испустил дух и, покинув телесную оболочку, скитаюсь в мертвой пустыне загробного мира. Настолько серой была моя жизнь. Мир стал блеклым, когда я, будучи семилетним мальчишкой, увидел то, что не было предназначено для человеческих глаз. Тогда никто не поверил моему рассказу, ибо все знают, что в таком возрасте дети склонны к фантазиям. Никто не понимал меня, никто не признавал за правду мои чувства.