При виде меня она сморщилась и закатила глаза, испуская нарочито глубокий вздох.
– Ещё один, – брыли на её лице всколыхнулись, – свалился мне на голову. И куда девать этого прикормыша? Проку от них нет – одни убытки. Положи на место! – вдруг рявкнула она, когда я взял в руки деревянного солдатика с полки. Я дёрнулся и выронил его.
– А теперь поднял и поставил на место! Криворукие все сплошь да рядом! Ну да ладно, – она закашлялась, – не избавиться от тебя. Марья Павловна! Эй, Марья Павловна! Отведи новичка в столовую, а потом к медсестре, пусть проверит на вшивость и всё остальное.
– А вы? – она устремила взгляд на Юру. – Чай не родственник?
– Никак нет, – Юра повернулся ко мне, я обнял его, утыкаясь носом в складки его куртки, – ну, прощай, малой! Дальше дело за тобой, и будущее твоё только от тебя самого зависит. Я еще заеду, посмотрю, как ты тут устроился.
Я разорвал кольцо объятий и посмотрел ему в глаза.
– Обещаешь?
– Обещаю, – он улыбнулся как-то натянуто, – сделаю все, что в моих силах.
Юрка покинул меня. Я смотрел, как его фигура исчезает в серой тьме убогих коридоров, по сторонам которых тянулись ряды грязных дверей, выкрашенных желтой краской.
После всех процедур я сидел на жесткой железной кровати в общей спальне, наблюдая за тем, как солнце растворяется в багровом зареве уходящего дня. Мне казалось, что белый человек оставил меня на какое-то время, дав возможность повзрослеть и окрепнуть. Алента хотел видеть меня сильным, но непомерно несчастным.
16 марта 1991 года. Санкт-Петербург
Минуло восемь лет с того момента, как я переступил порог ветхого дома из красного кирпича. Весельчак Юра передал меня на попечение новому государству, волю которого олицетворяла Евдокия Петровна Малютина. Он не сдержал обещания, не приехал проведать меня, но я не злился на него, понимая, что, возможно, на то были причины.
Годы эти были унылыми, но относительно благополучными. Я рос среди сирот, имея живых родителей. Лишенный любви и ласки, я познал все травмирующие аспекты отсутствия самого светлого чувства. Я не умел дружить, потому что условия, в которых я жил, привили отвращение к этой способности: злая конкуренция не создает дружеских союзов.
Нам не хватало еды, но острого голода мы избежали. Полученное образование оказалось вполне сносным, но не фундаментальным. Я научился читать и писать, постиг основы искусства обращения с цифрами, понял принципы геометрии. Бегло ознакомился с некоторыми произведениями отечественных классиков, взахлёб читал Максима Горького. Также узнал о Революции всё, что только можно. Однажды нас даже отвели на показ настоящего кино, позднее я увлёкся фильмами Эйзенштейна, испытывая болезненный интерес при просмотре «Стачки».
Тяжелее всего мне давалась новейшая история, в особенности параграфы, освещавшие коллективизацию в положительном ключе.
Меня приняли в организацию «Юных пионеров имени Спартака», первое время я чувствовал гордость, ибо я стремился быть в рядах лучших. Советский Союз воспитал во мне нового человека, правда, скажу откровенно, я не был храбрым. Бледнолицый преследователь внушал мне страх, подстегивавший меня на каждом шагу. Я часто вздрагивал, проходя вечерами по тёмному коридору, где мигала белая лампа. Казалось, что вот-вот он появится передо мной, для того чтобы снова обратить в позорное бегство. С течением лет страх перерос в нервное любопытство и стремление к познанию природы моего кошмара. Я возжелал новой встречи, хотя и понимал, что она принесёт лишь страдание, страшно подумать, но я хотел понять его.
