– Хвала, Пиррон! Слава!
– Благо ли некий поступок или он зло, я не знаю, и потому что добра и зла нет, и по многим ещё основаниям. Ничего я не знаю. Даже не знаю, знаю я или нет в самом деле. Впрочем, хоть говорю, что не знаю, но не возьмусь утверждать, что не знаю действительно.
– Аристотель, сойди! Подымайся, Пиррон!
– Вы находите разницу, быть вам над или под. Мне без разницы, быть над вами или под вами, – вёл речь Пиррон, тем не менее восходя по ступеням. Некогда Анаксарх, мой учитель по философии, оказался в болоте. Я прошёл мимо, даже не слушая его криков о помощи, вот оно как.
– Восхитительно!
– Раз нет добра или зла, нет вообще ничего, стало быть, то зачем, я подумал, ему моя помощь, если нет жизни и смерти. Смерть, может, есть жизнь, а жизнь – смерть. Эпикур, ценя жизнь, учит, что смерть есть бесчувствие. А Сенека зовёт эту жизнь смертью в преддверии истинной жизни. Он бы обрадовался покойнику, причастившемуся к посмертному благу жизни, а Эпикур опечалился бы, что покойник утратил со смертью все блага жизни. А я? – молвил тихо Пиррон. – Я не знаю, есть я или нет. Если чувствовать – значит жить, то тогда не Гомер ли живописал нам Аид, где умершие чувствуют многократно острее? Я чувствую, что я есть, но наличествует ли природа моя – или же отражается в этой жизни, как утка в воде, я не ведаю.
– О, божественно!!! – закричало собрание.
– Я сейчас буду стукаться головой обо что-нибудь, потому что не знаю, нужно ль это или не нужно, выгодно или невыгодно. – И действительно, застучался, да сильно; кровь залила пьедестал. В рукоплесканиях, в воплях полного восхищения лишь один человек подбежал и подставил под лоб мудреца свою руку.
– Прочь, безымянный! – остервенилась толпа. – Лавры, лавры Пиррону!
Глас безымянного был неслышен: – Остановись, Пиррон! Ты не знаешь, как быть, и не знай, это вовсе не главное. И пойдём прочь отсюда. Я накормлю тебя фигами. Ну, пойдём!
– Я не знаю, как угодить им, – рыдал Пиррон, позволяя себя увести. – Их ничем не насытишь.
Вика поддерживала мудреца тоже, слушая, что говорит, отстраняя мешающих, безымянный: – В каждом из вас царство истины! Слушайте дух, что внутри вас. Не пожирайте друг друга. И полюбите друг друга!
– Дай нам Пиррона, болтун! – бесновалась толпа. – Пусть убьёт себя и докажет себя! Убирайся от нас и болтай свой чувствительный вздор дуракам!
– Отряхните с себя ваши знания. Лучше б вы были дети! – Он продолжал, но чем больше он говорил, тем сильней раздражалась толпа.
Вдруг внимание всех привлёк стук. На пьедестале стучал в мрамор камнем очередной краснобай, самовольно поднявшийся, пока все отвлеклись на Пиррона и безымянного. Он чуть грассировал и, казалось, был Вике знаком.
– Заявляю: учение повегяется делом. Пусть бы газбил себе лоб Пиггон – вот и вся философия этих пиггонов. И философия многих и многих словесных газвгатников. До сих они миг объясняли, путаясь и иггаясь в словах, а миг нужно менять!
– Ну же, дальше!! – стонали все в предощущении грандиозных открытий.
– Я повтогяю: менять – и никаких колебаний. Пегефгазигуя безымянного: кто не снами – тот пготив нас. Пегевегнуть нужно миг – с головы на ноги. Словоблудием гогу не сдвинуть. Эга словесных дебатов и кгаснобайства пгошла. Достоянием настоящего стала пгактика и ещё газ она!
– А-а-а!! Как лучезарно, как ясно!!
– Поэтому, исходя из потгебностей нынешнего момента идеалистов пгошу отойти, матегалистам же сплачиваться под моим пьедесталом. Лозунг момента: миг есть матегия, наше дело её изменять! Лейбниц, Платон и вы, Каутский, что такое? Назад! Газмежёвываемся бесповоготно!
