– Молчите, – заметила ведьма, пришедшая в колдовское своё состояние, и Прохиндей, посмотрев, увидал белый ком в прядях чёрных волос. – Продадут вашу птицу – вы слышали – в цирк, ничего с ней не сделают.
– Я наслышан о вас… я пошёл. – Прохиндей вспрыгнул на подоконник, влез в форточку первой рамы, застрял и стал звать громко милицию. Алгаритма немедленно отвела створку рамы вовнутрь, захлопнула внешнюю форточку, через которую они оба пролезли минут пять назад без труда. Прохиндей, осознав, что старается зря, замолчал.
– Молодец. Что кричать? – подытожила Алгаритма. – Я ведь могу вылезти в скважину и уйти, а вот вас здесь застанут – инкриминируют ограбление. До семи лет по статье сто шестьдесят, кажется.
– Боже мой!.. У меня планы! Вытащите меня отсюда! Пожалуйста!
– Вы там крепко засели. Без колдовства я вас не вытащу, только ногти сломаю. – Она показала их, длинные, синие, и Прохиндей содрогнулся от ужаса. – Вам же лучше висеть там до завтра, а завтра хозяева этой комнаты посмеются и выпустят вас.
– Где мы? – залопотал Прохиндей и подрыгал ногами.
– Мы? Впрочем, я лишь пока. Но, возможно, останусь, я всё равно опоздала на шабаш… Мы в альманахе «Ква-ква», а конкретно в отделе поэзии.
– Угодил-то! – вскричал Прохиндей и забился всем телом. Потом он обмяк и заплакал. – В мои сорок лет здесь… торчать! Как затычка! И дожидаться, когда придут эти писаки и пропечатают!
– Не пропечатает вас никто. – Алгаритма, пройдя, вытащила из шкафа папку-вторую и кинула их на стол говоря: – И берёзонька вó поле… Гуденье завода с душой в унисон… Помнится время суровой годины… – Папки всё плюхались и выплёскивали в Прохиндея здоровый и действенный оптимизм, временами по-рыцарски уступающий место восторгам, печалям, а также волнениям ищущих настоящей любви дам и терзаниям молодых и талантливых заместителей очень отсталых начальников. Грохотали заводы, пахались поля, и наполненные метро уносили людей на работы, отмеченные борьбой мнений, конфликтами и страстями на почве отстаивания идеалов марксизма и ленинизма. А чтоб торчал человек в форточке или какой-нибудь там нач. Бюро потерял нос – этого не было.
– Это ведь не реальность, следовательно, не возбуждает эмоций, следовательно, и не нужно, – закончила Алгаритма.
– Хватит в меня этим брызгать! – вскричал Прохиндей. – Я с вороной и с вами страхов перетерпел, а оказывается, это всё не реальность! Тогда почему я торчу в этой форточке, а вы брызгаете в меня чем-то из этих папок, не знаю как звать вас.
– Ивановна. Алгаритма Ивановна.
– Так по мне, – продолжал Прохиндей, – лучше жить в той их реальности и не терпеть всяких ужасов, чем вот так мучиться в нереальности, о какой, слава богу, не пишут. Я скромный официант и…
– Ах, вот оно что! – прервала ведьма, складывая папки в шкаф. – Вот оно что. Мы до бога уже добрались, скромный официант? Думаешь, тебя трудно понять? Ты не скромный официант, а вонючий неосвежёванный хряк, и сейчас я тебя подпалю на хорошем огне.
Прохиндей ощутил дурноту и подвигал ботинками. – А… Алгаритма Ивановна, да вы что? У меня паспорт есть…
– Одним брюхом живёт, а туда же, на бога замахивается. – Она рухнула, раздражённая, в кресло и закурила. – А ну, скромник, хрюкни.
– Пожалуйста. Хрю! – произнёс Прохиндей. – Хрю, Алгаритма Ивановна. Люди разные. Вы вот летаете на метле, кто-то там на заводе работает, я по способностям официант, хрю и хрю… – Говорил он ещё полчаса, полагая, что доводы выставляет в защиту свою убедительные. Вдруг она, странно вытянувшись, отвела створку рамы. Он, ткнувшись в стекло внешней форточки, замолчал.
