Алгоритмы композиционного мышления в станковой живописи - страница 38



. <…> Белый цвет <…> представляется как бы символом вселенной, из которой все краски, как материальные свойства и субстанции, исчезли. Этот мир так высоко над нами, что оттуда до нас не доносятся никакие звуки… Поэтому белый цвет действует на нашу психику как великое безмолвие, которое для нас абсолютно…. Белое – это Ничто, которое юно, или, ещё точнее – это Ничто доначальное, до рождения сущего. Так, быть может, звучала земля в былые времена ледникового периода»[40].

Было бы заблуждением принимать взгляды В. Кандинского как следствие крайне обостренного, субъективного восприятия. Он не первый и не последний, кто обращался к этому вопросу. Его выводы во многом совпадают с наблюдениями других людей. Сопоставляя чувственные ассоциации Гогена, Скрябина, Ван Гога, Бетховена, Толстого и других с тем, что говорил В. Кандинский, нельзя не поразиться множеству совпадений.

То, что такие «совпадения» скорее всего проявление закономерности, подтверждают, в частности, некоторые педагогические опыты В. Кандинского. Во время занятий с учениками он спрашивал: «<…> Как Вам представляется, например, треугольник – не кажется ли он Вам более остроумным, чем квадрат; не похоже ли ощущение от треугольника на ощущение от лимона, на что похоже больше пение канарейки на треугольник или круг <…>» – и так далее, в том же духе[41]. И неизменно получал очень определённые ответы.

Более десятка лет на лекциях по композиции я тоже задавал студентам-художникам очень сходный вопрос: «Что остроумнее квадрат или треугольник?» После некоторого замешательства всегда, в самых разных аудиториях, следовал один и тот же ответ: «Остроумнее треугольник». Поразительно, но и в нашей практике, как и у В. Кандинского, других вариантов ответа не было никогда, что явно указывает на проявления закономерностей.

Появление цвета в кинематографе дало мощный толчок развитию эстетического изучения цвета, развитию науки о цвете. В этой связи необходимо упомянуть работы С. Эйзенштейна[42], особенно его «Цветовые разработки сцены «Пир в Александровской слободе» из фильма «Иван Грозный». Принципиально иной подход художников XX века к цвету С. Эйзенштейн сформулировал в следующих выражениях:

«Мы отделили цвет от предмета.

Мы разъяли эмпирически природное сожительство предмета с его цветовой окрашенностью.

И только с этого момента мы смогли начать произвольную с цветом игру воображения, эту ступень, предшествующую собственному творчеству, где подобная «вольная игра» уже имеет быть взятой в строгие очертания намерения, выражающего тему и идею»[43].

Взаимосвязи между мышлением визуальным и понятийным, несомненно, существуют, причём не только на уровне предметных образов, что ни у кого сомнений давно не вызывает, а на уровне абстракций, геометрических фигур, «чистого» цвета и линии, которые ассоциируются с грустью, весельем, остроумием и, «страшно подумать», с лимонами и канарейками. Устойчивая ассоциация – это факт, но пока непонятно, что является его причиной.

Попытка экспериментально проверить влияние цвета на чувства человека и зависимость восприятия от личностных особенностей была предпринята психологом Максом Люшером с помощью разработанного им теста[44].

Выводы учёного оказались поразительно сходными с наблюдениями художников. Косвенно было подтверждено, что абстрактные художественные элементы влияют на эмоциональные состояния, фантазию, образное и логическое мышление. При этом они погружают человека в мир грёз, который он иногда бессознательно смешивает с реальностью.