Читать онлайн Евгений Зеленский - Алхимик Великой империи

Часть 1

Глава 1

Санкт-Петербург, ноябрь 1752

Огненная вспышка прожгла покрывало темноты, накрывшее величественный город Петра. Тугая волна взрыва выбила стекла невысокого кирпичного здания, выстроенного на второй линии Васильевского острова, неподалеку от Невы. Звеня и бросая блики отраженных луны и пламени, брызги стекла оросили улицу, спугнули случайных прохожих. Пара деревенских на вид мужиков в драных армяках, для отдохновения души устроивших хмельной вояж по ночному острову, бросились наутек, истошно подвывая:

– Як колдун зело лютый! Ай Федька бегом отседа пока животы не поклали!

Второй согласно подвывал что-то, стараясь не поскользнуться на свежем льду, глазурью покрывшем мостовые ноябрьской столицы.

Надругавшись над покоем спящего города, взрыв почти сразу утих. Морозный ветер хлынул внутрь здания, сдувая танцующие языки огня, весело заплясавшие на остатках деревянных рам.

«Профессор химии, – писал Михаил Васильевич Ломоносов, – должен жить поблизости от того места, где будут проводиться химические операции. Так как последние часто длятся целые дни, то необходимо и чтобы дом его соединен с химической лабораторией был».

Михаил Васильевич вынырнул из-за железного короба, где предусмотрительно укрылся от случившейся вскоре оказии. Стуча каблуками по осколкам, издававшим жалобный хруст, ученый бросился к письменному столу. К величайшему облегчению три свитка не пострадали.

Сделанные из прочной кожи они, казалось, слегка светились в сумраке лаборатории. Пульсирующее их мерцание гипнотизировало и всякий, завидев шероховатую поверхность, отчетливо ощутил бы, как руки сами тянутся потрогать, развернуть, узнать, какие тайные знания там затаились.

Михаил Васильевич с облегчением выдохнул и опустился на стул, чудом не опрокинутый взрывом на холодный каменный пол. Прямо напротив стола равнодушно гудела печь, тепло от которой грело во время долгих ночных экспериментов. Ветер надвигающейся зимы набросился и жалил ледяными укусами – Ломоносов зябко поежился.

– Чаво стряслося-то, барин? Живы али как? – в проеме двери, исцарапанной осколками разлетевшегося стекла, показалось бородатое лицо, с лихим блеском и нотками укоризны глядящее на безумства местного колдуна. Давно, впрочем, к оным привыкшее.

– Жив, жив, – ответствовал Ломоносов, – ты, Ваня, лучше стеклом займись – ночи больно уж суровы стали – с воды круто дует. Да кладовую поспешно разгрузи – в ней стены кирпичные – там и продолжу. Никого, авось, не задену.

– Славься, Боже, все живы. Вы барин, все суетитесь, да суетитесь, отдохнули б что ль…

Ломоносов смерил приписанного к лаборатории слугу строгим взглядом. Под ледяным взором вспыльчивого господина Иван немедленно стушевался и потупил взор, глядя на усталые валенки, носимые им большую часть года. Глядя на его притворное раскаяние, Михаил Васильевич смягчился.

– Ленивый человек, Ваня, в бесчестном покое с неподвижною болотною водою сходен. А она, да будет тебе известно, кроме смраду да презренных гадин, ничего произвести не способна!

– Угу, – гулко согласился Иван, – а это, про кладовую то. Это мы поняли! Это мы быстро-с! – мужик развернулся и бросился хлопотать, раздавая указания паре вбежавших следом, также разбуженных взрывом служителей. У профессора химии таковых в сей год было три – а больше и не надобно.

Протирая сонные глаза чумазыми руками, мужики похватали веники – лаборатория вспорхнула суетой. Дыры в окне были наспех закрыты досками, поверх которых набросили старое, набитое соломой и каким-то ткацким мусором одеяло, невесть откуда притащенное. Приткнули щели старыми тряпками. Сразу стало теплее, сквозняки улеглись.

Михаил Васильевич удовлетворенно цокнул, развернулся на каблуках и, бормоча себе под нос какие-то расчеты, обвел комнату рукой, словно чертя невидимую окружность.

– Бор? Может, окись бора? Да нет – не то! – ученый возбужденно расхаживал по лаборатории не замечая ничего вокруг, погруженный в размышления. Крепкие каблуки давили стекло, белым порошком растирая его на каменном полу.

Придворный алхимик императрицы Елизаветы Петровны, Михаил Васильевич совсем не гордился этим, почти насильно врученным ему титулом. Он не любил бывать при дворе. Неизбежные ужимки, интриги, подхалимство и лебезящие языки, на все готовые, лишь бы хоть на миг согреться в лучах тепла Ее Величества, побыть фаворитами. Нет, этого Ломоносов не терпел – право же, тошно!

За эту невольную гордость двор платил Михаилу Васильевичу взаимностью – на теплоту и поддержку он рассчитывать не мог. Да что там – бывало, даже малейшие его просьбы к казне о выделении средств холодно игнорировались. Что же до немцев в Академии – они и подавно вставляли палки в колеса научной мысли гениального, но слишком уж вызывающего своей загадочностью русского мужика. Пришедшего невесть откуда, с дремучего Поморья, просвещать молодую империю взялся… а кто таков то будет? Непонятно!

– Так, а ежели…? Да-да, вот это можно попробовать! – Ломоносов бросился к печи, в горниле которой были расставлены тигли1 с пузырящимися, расплавленными металлами, окисями и один Бог ведает чем еще. Поддев один такой кочергой, Михаил Васильевич вылил содержимое в упорное к температурам корыто с жарко мерцающей рыжеватой, густой жидкостью – расплавом стекла. Глухо булькнуло, словно стекло знакомилось с гостями и, повздорив, зашипело, вздымаясь пузырями. В точности как оно бывает у людей!

Ломоносов удовлетворенно кивал, продолжая бормотать что-то себе под нос. Пара ловких движений и в корыто вылилось содержимое еще одного тигля. Стекло вновь зашипело. Рыжая, раскаленная его поверхность пошла волнами, то тут, то там сверкая серебристым отливом. Какое-то время ученый увлеченно выдувал из получившейся смеси шар, стараясь придать его стенкам правильную форму и избежать, насколько возможно, пустот.

Снова стало жарко. Под шерстяным камзолом, поверх которого Ломоносов набросил привычный, прожженный в нескольких местах халат, заструился пот.

– Там, барин, милость ее Елизавета Андреевна, жена-с истребовать Вас очень уж велит! Испужались… Уточнить велят, чтобы, так сказать, собственными глазами в Вашем благополучии то полном убедиться-с…

Зная, что встречи все равно не избежать и проклиная день, когда решил выстроить лабораторию непременно рядом с домом, Ломоносов коротко кивнул Ивану. Покидать лабораторию, успокаивать родных, слушать все эти искренние, но такие долгие причитания… А кто закончит эксперимент? В тиглях бурлило. Лопались пузыри.

Взволнованная супруга, метая искры праведного гнева, с немецким акцентом отчитывала двух служивых, не пускавших даму внутрь лаборатории.

– Никак невозможно, сударыня, помилуйте! Не велено, совсем нельзя! – отбиваясь от взволнованной женщины твердили сторожа.

– Михаэль, Михаэль! – воскликнула Елизавета Андреевна с облегчением, едва за их спинами показался силуэт Михаила Васильевича. Глаза Елизаветы Андреевны светились укоризной.

Наспех накинув меховую шубу поверх ночной рубашки, она стояла в сопровождении приосанившегося домашнего слуги. Весь ее облик наглядно сообщал Ломоносову – своими фокусами ты сведешь меня в могилу, ну за что!?

– Порядок, Лиза, полный порядок! Домой, иди скорее домой! Я уже совсем близок, сейчас не могу, не могу, клянусь тебе! – ученый попытался выпроводить жену, чтобы поскорее вернуться к работе, пока смеси не успели затвердеть, а реакция остановиться. Это оказалось совсем не просто – хваткая немка вцепилась и не позволяла мужу покинуть полуночную аудиенцию не выслушав все ценные советы, предостережения и пожелания, вихрем вылетавшие из напуганной женской головы.

Несколько минут бурных объяснений ушли на восстановление порядка и, едва отправив Елизавету Андреевну домой, Ломоносов проворно забежал обратно в лабораторию, хлопнув при входе окованной железными полосами дверью – для прочности.

– Ванька, готово? Ну как там? Уже разобрали склад, как я велел?

– Дык это, само собой, барин, все как приказывали-с – Иван, на пару с дюжим мужиком в зипуне, вытаскивали какой-то увесистый мешок, оставляя на каменном полу заметные следы. Что-то пролилось, ну да и Бог с ним. Кажись вот все и вытащили.

– Да какой я тебе барин то, Ваня… – задумчиво пробормотал ученый. – А впрочем, да это все равно – зови, как знаешь, – Михаил Васильевич удовлетворенно кивнул.

***

– Когда стекло подвергается равномерному давлению со всех сторон, а именно это там сейчас и происходит, расстояние между атомами в нем быстро сокращается и они… ну как бы сближаются. Понимаешь?

Иван округлил глаза и согласно замычал. Было страшно – сейчас ведь как рванет…

– Структура его внутренняя изменяется, придавая прочность такую, что и огонь любой держать способно, да и того мало – от давления изнутри не разрывается.

– Страх-то какой! А зачем это-ть все, барин? В акадимиях за такие штуки хитрые денег много плотют?

– Если бы… – усмехнулся Михаил Васильевич. – Это, Ваня, для потомков. Мало ли где и на что оно им сгодится..? Вещь в своем роде уникальная! Я ж тебе говорю – любые температуры, любое давление…

– Так-то оно так, барин – согласился Иван, – а ну ежели как в прошлый раз шибанет?

За стеной зашипело. Нагнетающе дрожал воздух. Профессор слышал испуганное сопение Ивана. Мгновения, казалось, сливались в единое тягучее полотно напряженного ожидания – выдержит или нет?

– Там Ваня сейчас газ нагревается – я внутрь его много закачал. А ты вот что мне скажи— происходит то с ним что? Ежели температуры высокие?

– Б-у-у-х? – Иван бесхитростно улыбнулся, обнажая зияющую щель на месте переднего зуба – кабацкие приключения, к наукам непричастные.

– Сам ты бух! Горячие газы расширяются. А стекло их удерживает! Газы в ответ ну, знаешь, сердятся – а давление на стенки оттого растет, понимаешь?

На роль помощника великого ученого Иван подходил скверно. В качестве же собеседника о сложных материях физической или иной какой науки не годился и вовсе. Ну так и что? Не в тишине же ждать! Человеку словом обмолвиться приятно, разъяснить… А уж понимай или нет – это дело десятое.

Стало тихо. Иван громко сопел, готовый к любому повороту событий. Ожидал, конечно, худшего – у барина вечно так. Что ни взрывается, то раскалывается. Что ни раскалывается – непременно прольется.

– Посмотрю, штоль?

– Не сметь! – Ломоносов ухватил повернувшегося было к двери Ивана за рукав армяка, удерживая безрассудного смельчака. – Взорвется – осколками тебя насквозь изрешетит, дурень! Тут и помрешь!

Резкий свист пронзил тишину и оба подпрыгнули от неожиданности, озираясь и прислушиваясь. Звук вышел жутковатый, словно ребенок протяжно заплакал.

– Никогда прежде так долго не выдерживало – какой удивительный материал получился! – восхищенно прислушивался Михаил Васильевич.

Ничего. Тишина. Через несколько минут стало ясно – стекло выдержало. Возбужденный, охваченный радостью новой победы, Ломоносов бросился в соседнюю комнату и с размаху сел за писчий стол. Звякнула сотня стеклянных предметов, покачиваясь и едва не падая с полок.

Схватив перо, Михаил Васильевич убористым почерком, нетерпеливо, пока еще свежо в голове, записывал все детали нового открытия. Желтоватой бумаге, хрустящей под его пером поверялись с трудом и смертельным риском вырванные у мироздания тайны. Плоды многочисленных ночных изысканий.