– Да, страшное место, гиблое, это гать, – поддакнул священник. – Со временем и всё болото так называть стали. Там народу сгинуло много. И животных, диких и домашних. Вот смотришь: вроде снег, поле. Летом – зелено всё, травка. А наступишь – и провалишься в бездну чёрную. Затянет, не выбраться. Мы знаем, туда не ходим. И скотину стараемся не пускать. Пропадёт иначе-то.
– Как же он туда ходит? – спросила Даша, испытывая мистический ужас перед болотом. Она только слышала о них, но видела только в кино и по телевизору.
– Тот музыкант, что ли? Так ему, видимо, кто-то рассказал про тропинку, – ответил священник.
– Короче говоря, никто так и не добрался. Которые приезжали, им через болото путь заказан был. Мы тут люди приветливые, но они же все грубые, деньги совали прямо в лицо. Покажи, мол, как Бриллианта найти. Нельзя так. С людьми вежливо надо, обходительно. Ты нас спроси о семье, про здоровье. Поговори уважительно. Так мы тебе и бесплатно покажем. А эти, прости, Господи, купюры суют. Нехорошо, – заметила матушка Антонина.
– А вы мне тропинку ту покажете? Мне очень надо, правда, – стараясь быть ласковой кошечкой, промурлыкала Даша.
– Хорошо, – улыбнулась жена священника, поняв маленькую хитрость юной гостьи. – Завтра поутру пойдем с тобой. Весь путь не пройду с тобой, далеко. Да и хозяйством. Но дорогу обскажу подробно, не заблудишься.
Поужинали, затем легли спать. Даша заснула в маленькой комнатке, которую ей отвели, как ребенок. Стоило закрыть глаза, и всё. Проснулась утром от ласкового шёпота матушки Антонины.
– Вставай, Дарья, пора в путь. Кто рано встаёт, тому Господь подаёт, – сказала.
Умывшись и позавтракав, они выдвинулись в дорогу.
Погода нынче, в противовес тому, что творилось накануне, радовала. Снег сверкал и искрился на ярком солнце, переливался всеми цветами радуги и хрустел под ногами. Мороз был сильный, щепал щёки и носы, но теперь Даше он был не страшен. Антонина выдала ей валенки, теплые вязаные варежки и шапку, заставила натянуть толстые колготки под ватные штаны. Надев полушубок, девушка глянула на себя в зеркало и ахнула: оттуда на неё смотрела немного удивлённо деревенская красавица. Ту одежду, в которой она так легкомысленно приехала сюда, едва не замёрзнув посреди пути, пришлось оставить в доме священника.
Пока они шли по деревне, местные жители, что попадались по дороге, неглубоко кланялись и приветствовали матушку Антонину. Та отвечала, и Даша тоже кивала и говорила всем подряд «Здравствуйте». Ей отвечали, девушке было приятно. В Москве хоть полгорода пешком пройди, никто ничего не скажет. Ни один встречный не улыбнётся даже. Не принято. Разве продавцы в магазинах, так у них это работа. А здесь – просто уважение. Даже к незнакомцу. Тем более, видимо, раз с супругой священника идёт, то его достойна.
Они вышли за окраину села и углубились в лес. Путь себе приходилось прокладывать с трудом, высовывая ноги из сугробов. Но матушка шла вперед уверенно, она знала, где много наметает во время метели, а где поменьше. Потому и не застревали нигде. Потом вышли к большому бугристому месту, засыпанному снегом.
– Вот она, – в её голосе прозвучало нечто похожее на мистическое уважение, – Ганюшкина гать.
Здесь было тихо. Слишком даже. Ни птица не крикнет, ни зверь не рыкнет. Казалось, даже ветер сюда лишний раз старается не залетать. Над обширным болотом царило гробовое безмолвие. «Как на кладбище, – подумала Даша и вспомнила, что ей отец Серафим об этом месте говорил, сколько тут живых душ сгинуло. – Кладбище оно и есть».
