Записи мхатовских лет полны предчувствий и предвестий, но Алиса Коонен, еще только подступающаяся к настоящим ролям, признает и требует, как ибсеновский Бранд, или все или ничего, неоднократно акцентируя это: «Или вся жизнь разобьется, или я буду великой» (29 августа 1907 года); «Или я буду чем-то очень большим, или не сделаю ничего и тогда опущусь на самое дно жизни. С серединой я не помирюсь никогда» (26 декабря 1909 года).
Воспитанница МХТ, впитавшая его «художественное беспокойство» (выражение П. А. Маркова), вполне отдающая себе отчет в том, что именно Художественный театр и актерский и мужской идеал в лице В. И. Качалова сформировали ее («Мне противно перечитывать свои дневники за гимназические года. Сколько там пошлостей, Боже мой, Боже мой. Какое вечное огромное спасибо Вас. [В. И. Качалову] и театру! От какой ямы они меня спасли…» – 6 августа 1907 года), Алиса Коонен тем не менее довольно скоро осознает собственную иноприродность Художественному театру.
В очерке, посвященном А. Г. Коонен, Л. П. Гроссман писал: «…эпоха художественного возрождения не могла не отразиться на слагающейся личности молодой артистки. В среде психологического натурализма Коонен пролагала пути своему зреющему театральному стилю, обращаясь к планам сказки, танца или песни. Сквозь наивные или трогательные образы она уже неощутимо стремилась внести в сценическое творчество начала ритма, организующего речь, движение, драматическое действие. Ремесло актера не представлялось ей обособленным от прочих искусств или замкнутым в тесной орбите цеховых традиций. Поэзия, музыка и пляска невидимо сплетались для нее в особый синтез театрального изображения, возвещающего будущие пути Коонен к пантомиме, мелодраме и обновленной трагедии»14. Ему вторит и П. А. Марков: «В спектаклях МХТ Коонен привлекали не близость к быту и не подробный психологический анализ, а, напротив, приподнятая праздничность, красота движений, звучность речи – то, что понималось под широким определением „театральность“»15. Художественный театр, сформировавший, казалось бы, актрису Коонен, с самого начала – глубинно, сущностно – не был ее театром, как и устремления его режиссуры. Незадолго до ухода из МХТ она ясно прописала это в дневнике: «Я – не актриса для Художественного театра…» (26 декабря 1912 года), а в черновиках к мемуарам интерпретировала свои метания и чувства той поры (осень 1912-го) так: «Хорошо бы пропасть без вести»16; «Как только остаюсь одна, мечтаю об одном – уйти из театра»17. Недаром, в сезон 1922–1923 годов заполняя анкету театральной секции ГАХН (Государственная академия художественных наук), состоявшую из 68 пунктов, на вопрос «В какой мере помогает или мешает Вам режиссер?» актриса ответит: «До А. Я. Таирова все режиссеры мешали. Казалось, что могу сделать лучше. Режиссер помогает, когда дает индивидуальности развиваться»18.
Расставание с Художественным театром, попадание в который еще недавно казалось несбыточным счастьем, далось Коонен нелегко – все перипетии, в том числе нежелание быть подопытным кроликом К. С. Станиславского при разработке его системы (Станиславский так и формулировал свое ви́дение места Коонен в театре в записях 1908–1913 годов: «…она нужна мне для опытов»19), подробно отражены в дневниках, а лаконичный итог этому поступку подведен в черновиках к мемуарам: «Я убегаю от своего счастья. Я убегаю от своего учителя»
