Но дома я также спокойно берусь за тетрадь. Достаю её из-под постели, она ещё не успела запылиться. Беру карандаш и мгновенно начинаю рисовать, по-прежнему, не задумываясь. Наверно, это тоже инерция. Я привыкла выплёскивать на неё своё безумие, и делаю это снова сейчас. Но ни стыд, ни страх не сковывают мои руки.
Сложно рисовать то, что я не видела. Слух не передаёт картины – поэтому почти весь лист покрывается следами серого графита. Но чернее всего на нём выступает фигура.
Высокая фигура без лица, в длинном плаще в пол, которая вела меня за руку и не позволяла упасть. Здесь я не даю имени, оно не нужно на бумаге, не нужно и в моей голове. Но я стараюсь прорисовать каждую деталь настолько чётко, насколько моя рука до сих пор помнит ощущение его горячей ладони.
Когда я заканчиваю, тетрадь так и остаётся лежать на столе рядом с ноутбуком. На неё обрушивается жёлтый отсвет моих ночников, впервые увидевших старую гостью со стороны обложки. Не знаю, почему именно в этот вечер я не прячу её. Я просто ложусь спать. По инерции.
Утро медленно прокрадывается в мою квартиру. Откидываю одеяло и долго лежу, глядя в потолок. Кручу в голове последние трипы, кручу вчерашний день, кручу мелодию, которую скинул мне Максим. Всё это сливается в огромный снежный ком, который сходит с вершины горы и набирает обороты по дороге вниз. Он снесёт меня в пропасть…
Или я сама и есть этот ком, бодро несущийся к подножию скалы. Снег из самых облаков, столетиями не видевший людей. Но тогда луч солнца там, в конце пути, станет и моим финалом.
Я отчаянно хочу собрать ещё хотя бы один кусочек пазла. Даже если он станет тем самым последним лучом – хочу знать, какой же была Алиса.
Встаю, одеваюсь, глотаю чай, не чувствуя вкуса. Он не спасёт меня от нового трипа сегодня, но стабильность жалких остатков домашних ритуалов ещё способна удержать меня на плаву. Последним перед выходом отдёргиваю шторы.
За окном завывает ноябрь. Золото опало, посерело и стоптано под ногами прохожих. Порывы ветра гнут голые деревья, и даже сквозь закрытое окно я чувствую их болезненный скрип. Небо задёрнуто мрачно-серыми мазками низких туч… А я нахожу очарование в этой картине. Серый, холодный, ветреный ноябрь, в который так хочется ценить тепло, укрытое пуховиком и шерстяным шарфом. Тепло живых сердец, укрытых грудной клеткой.
Оставляю страхи и снежные комья, летящие с далёких вершин, вместе с чашкой чая в раковине. И прячу своё собственное тепло под шарфом, вязанной шапкой и маской неприветливого ноября. Всё совершенно не то, чем кажется на первый взгляд.
В автобусе сегодня меньше людей, и я успеваю занять место у окна. Смотрю на улицы, проплывающие за ним, и вижу не стужу и серость, а десятки людей – жёлтых огоньков уютного тепла, спешащих по делам. На лицах нет улыбок, но я чувствую их внутри. И этот чужой мир нормальных будто становится чуточку ближе.
Но и пропасть между нами теперь полыхает болезненным огнём, который мне никогда не одолеть.
В метро чужое тепло становится ближе. Кажется, вытяни руку, попроси помощи – и хоть кто-нибудь откликнется, примет тебя, попытается понять. И от этого ещё мучительней, ещё невыносимей, тягостней… Потому что всё мнимое. Шагаю с одной ветки на другую, греюсь о чужие, недоступные мне огоньки тепла.
Если бы они могли отогреть меня, я бы уже рыдала. Но слёзы мёрзнут в ноябре, так и не скатываясь из моих глаз.
