Проник в этот монастырь дьявол и пробрался в келью к монашке Урсуле. Но совратить он её не смог. Тогда он поклялся, что не успокоится, пока не оплодотворит одну из монахинь из этого монастыря. Все монахини были уже не молоды и не могли понести от дьявола. Среди молодых была только Урсула и ещё две послушницы.
– А послушницы его не устраивали?
– Так он поклялся и пути назад не было. Урсулу он запер в её келье и морил её голодом. Тогда монахиня через маленькое окошко дотянулась до сосульки и повредила ею плодное место. Принять на себя грех руконаложения она не посмела, но дьяволу не покорилась.
– Врёт она всё, там нет сосулек, там же тепло, джунгли, обезьяны.
– Дура ты, Джулия! Это в Бразилии тепло и обезьяны в джунглях, а Сан-Паскуале на юге Аргентины, почти возле Антарктиды.
– Сама же говоришь, что на юге, там не бывает зимы и сосулек.
– Я же сказала, без команды рта не раскрывать. И как это повлияло на устав монастыря?
– Все послушницы перед постригом обязаны просидеть в каменном мешке на хлебе и воде, в одной ночной рубашке. И сидеть в этом мешке до тех пор, пока не станет бесплодной. Так умерщвлялась плоть.
– Просто жуть какая-то. Но ведь так можно заболеть и умереть.
– Так и умирали. В этом каземате было так холодно, что даже зимой голышом на снегу казалось теплее. У послушниц и почки отказывали, и пневмония никого не миновала. Потом, конечно, кто не помер сразу, отхаживали.
– А случалось так, что плоть не умирала? И как об этом узнавали?
– Аббат Алонсо из мужского монастыря тестировал каждую послушницу. Так и узнавали.
– И что, случалось кому-то забеременеть?
– Наверное, случалось, так как на некоторых послушниц эпитимью накладывали повторно, и живыми из них мало кого видели. Плод, наверное, вытравливали. Во всяком случае, так было при мне.
– Многие, наверное, помирали?
– Вы бы видели, какое кладбище при этом монастыре! Небольшая обитель, а погост на десятки гектаров за каких-то 400 лет.
– И что, устав монастыря предусматривал аббата Алонсо? Это же невозможно.
– Да этот стрекозёл не вылезал из кельи нашей настоятельницы. И звуки, раздававшиеся оттуда, недвусмысленно говорили, чем они там занимались. Мало ему было послушниц, борову вонючему. А сёстры блудили, кто как мог: кто в мужской монастырь бегал, кто и Алонсо не брезговал, но большинство занимались любовью с сёстрами.
– А если кто всё же следовал заповедям Божьим?
– На тех постоянно накладывали эпитимью.
– Зверство какое-то. И это в конце 21-го века! У меня это просто в голове не укладывается. Я сочувствую тебе, но всё равно не понимаю тебя. Он ведь чужой для нас, волосатый.
– Тоже мне нашли волосатого! Видели бы вы Алонсо! Вот кто волосатый весь и вонючий. А Бата мохнатенький, шёрстка у него мягкая, как у котёнка. Да и не весь он мохнатый.
– Давай без подробностей. И всё же, неужели среди наших мужчин не нашлось достойного экземпляра?
– Я после Алонсо даже подумать не могу о близости с мужчиной. Я сразу вспоминаю его и начинаю задыхаться, как будто эта мразь пыхтит на мне и дышит мне в лицо зловонием. Ой, мне опять дурно, сейчас вырвет.
– Дайте воды, быстро.
Одна из девушек метнулась к шкафчику и достала с полки фляжку с наливкой. Мелисса сделала несколько глотков, кивнула в благодарность и продолжила.
– Вы же даже не знаете, что романцы за всю жизнь сексом занимаются всего несколько дней.
– Как же, тоже скажешь. Откуда тогда у них столько детей? Вот их пятеро и все братья!
