ЭмДжея, что ли, дать ей подержать, чтобы оценила степень моего «не хочу». Так, стоп, перематываем назад. В смысле «никто не хочет»? Этот хорёк её что, не трахает?
— А с парнем твоим ты разве...? — у меня от удивления даже голос сел.
— Три месяца, — жалобно хнычет Бэмби, снова падая на подушки. — Три месяца, и ничего.
О-ох, тупой жалкий мудак. Это где ж такие берутся? Он не из Канады, случайно?
— Тогда зачем ты с ним? — вырывается у меня, потому что я, правда, не понимаю.
Да она же охрененная. Красивая, сексуальная, забавная. Для чего такой бомбе вялый валенок?
— Он хороший, умный и собранный. А я такая... — Ни-ка морщит нос, совсем как дед Игорь, когда говорит о женщинах, — безалаберная. Вечно меня на всяких плохишей тянет... то диджей, то автогонщик. Хочу, чтобы в моей жизни было хоть что-то нормальное.
Пока я пытаюсь понять, что плохого в диджеях и автогонщиках, Бэмби сонно бормочет:
— Ты воплощение всего, от чего мне надо держаться подальше, Кэп. Но у тебя такая красивая улыбка... И задница выше всяких похвал, — она замолкает, и через секунду раздаётся мерное посапывание.
Бэмби снова уснула, оставив меня наедине с недоумением и мучительным стояком.
В течение минуты я смотрю, как она мило сопит, наполняя комнату ароматом жасмина и текилы, после чего со вздохом отворачиваюсь и, щёлкнув выключателем, плетусь к входной двери. Была мысль остаться у неё на диване, но у меня дома дел по горло: почистить зубы, посмотреть матч между «Рапторс» и «Голден Стейт», позвонить бате по фейстайм, подрочить.
16. 16
Ника
Ненавижу ремонтные работы в Москве. Какого чёрта им нужно постоянно долбить асфальт и перекладывать заново плитку? Ещё и в воскресенье.
Я осторожно открываю один глаз, а затем второй. Поддаются с трудом, словно их облили клеем. Смотрю в потолок. Кружится. И шума за окном, как выясняется, нет — строительные работы идут в моей черепной коробке: отбойные молотки долбят виски, вызывая желание застонать и закрыть уши, а ещё не отпускает ощущение, что кто-то из рабочих грызёт семечки, сплёвывая шелуху прямиком мне в мозг.
Я пытаюсь облизнуть пересохшие губы, но не выходит: язык словно прибили гвоздём к нёбу. Во мне точно орудует какая-то бригада неумех. Одну за другой ставлю ноги на пол и встаю. Лицо голубоглазого Иисуса с постера дребезжит и расплывается. По традиции я салютую Джареду галочкой из пальцев и топаю на кухню.
Вливаю в себя газированный архыз, пока стенки желудка не начинает саднить и, собравшись с духом, подхожу к зеркалу. Ох, твою… Любовь Ивлееву. Вот это лицо. Сколько я вчера выпила, если не смыла косметику? Ведь это ж моё бьюти-табу.
Кэп прав: сейчас я и правда похожа на оленя. Ветвистые рога из спутанных волос и чёрные пятна вместо глаз. Как я вообще до дома добралась?
Память упрямо отказывается мне подчиняться, обрываясь на последнем связном воспоминании: охрипший баритон Кэпа, его ладонь, сжимающая мою грудь, и то, как я позорно кончаю на его выдающемся стояке. И это чёртово обещание — тумбочка, стиральная машина, стена, кровать, — от которого, даже несмотря на похмельный раздрай, у меня мгновенно влажнеет бельё. А дальше темнота.
Две рюмки текилы за вечер — моя твёрдая программа максимум. Как клубный завсегдатай, я свою танцевальную дозу знаю. Но предательство Глеба ударило меня по больному. Я могу бесконечно корчить из себя самоуверенную гордячку, перед которой слюнявчики выстилаются в мясной ковёр, только это не отменяет факта, что близкий человек на меня наплевал.
