Американка - страница 16

– Это что ты делаешь с фенхелем? – сказала Анита. – Вот эту часть надо выкинуть, а то мы ее будем жевать до вечера, как овцы.

– Извини.

– Наверное, ты никогда не имела дела с фенхелями и не знаешь, как себя с ними вести? – Анита довольно рассмеялась и отобрала у меня нож.

Она подшучивала надо мной [10], и на этот раз мое недостаточное знание языка только отчасти защитило меня от боли, которую я почувствовала. Что я такого сделала? История про грязные ноги меня отчасти позабавила, но сейчас упрек Аниты показался несправедливым. Особенно если вспомнить утреннюю поездку в Граньяно, когда Анита разоткровенничалась со мной… Стало обидно.

И все же мне не было по-настоящему больно. Меня утешил не только ее бурный смех. Было еще какое-то чувство, даже скорее надежда, что ее упреки на самом деле – проявления нежности, слова на диалекте – песня любви, а громкость голоса – ласка. Разве Анита не говорила со мною так же, как с Рикки – человеком, который, по ее словам, больше всего в мире был похож на нее и которого она любила больше всего на свете? Но почему мне так хотелось, чтобы она полюбила и меня? Ведь если подумать, я была знакома с ней меньше двадцати четырех часов.

Анита резала фенхель сильными четкими движениями.

– Сегодня, Фри, у нас легкий обед. Нежирная рыба и фенхель, хлеб будешь есть только ты. Я слишком поправилась с тех пор, как бросила курить две недели назад. Это очень плохо, я должна избавиться от живота, а то люди подумают, что я беременна.

– Да что ты.

– Да-да. Хотя мои близкие никогда бы так не подумали. Дело в том, что… – Ее нож замер в воздухе. – Даниеле не может иметь детей.

В этот момент в комнату зашел высокий брюнет. Анита познакомила нас. Это оказался Умберто, ее старший сын. Никогда бы не сказала. Умберто вообще был похож не на сына, а на старика. Он сутулился, может, из-за своего высокого роста, а глубоко посаженные глаза и темные круги под глазами придавали ему болезненный вид. И все же смотрел он цепко, и сквозь линзы его очков я заметила искру в его взгляде.

– Фрида в честь Фриды Кало? – спросил меня Умберто. У него был мягкий высокий голос.

– Именно.

– Ну вот, теперь ты познакомилась со всеми своими братьями, – сказала Анита. – Один бледный-бледный, как англичанин, а второй чернее черного, словно турок. Его так и зовут друзья.

– Или «президент».

– Да какой из тебя президент. С такой шевелюрой ты похож на Марадону.

– Вот я и говорю, что я бог.

– Скорее наркоман.

«Турок» подмигнул мне, а потом спросил мать:

– Скажи-ка мне, а дают ли в этом доме поесть?

Его резкий голос слишком контрастировал с его образом преждевременно постаревшего юноши, а нахальный вопрос – с озорной улыбкой. Словно ему просто нравилось играть в избалованного сына.

– В этом доме поесть дают тому, кто догадался предупредить, что придет. Я и бездомного накормлю, если он мне заранее скажет, что придет обедать. Ты меня знаешь.

– Ну вот я тебя сейчас предупреждаю. Так что есть вкусного на обед?

Если он хотел подразнить мать, то ему это отлично удалось. Анита разразилась громким монологом на диалекте, страстно размахивая руками. Смысл ее жестов и слов ускользал от меня. Что-то про то, что Умберто все время работает, что его нет дома, он работает или зависает на улице с друзьями, отчего она не спит, и каждый раз ей кажется, что его убили в очередной перестрелке, а теперь он заявляется в последний момент, а у нее только один кусок рыбы в духовке, и вообще, что он от нее хочет… Мне казалось, что я сижу не на кухне, а в театре.