– Что это? – спросила мама, указывая на картинку вверху второй страницы.
– Собака, которая жрет свое дерьмо? – уточнила я. Под картинкой была подпись: «НА ВКУС КАК ПЕЙДЖ, НЯМ-НЯМ». Морда у собаки сияла таким беспредельным счастьем, что, несмотря на глупую шутку и на муки совести, которые я должна была, по идее, испытывать, я еле сдерживалась, чтобы не заржать.
– Ты полагаешь, это смешно?! Я совсем не знаю тебя, Анна.
Может, это все и было бы подлостью, если бы Пейдж Паркер была каким-нибудь лузером в плане общения, но только она им явно не была. Пейдж Паркер могла заполучить любого парня, стоило ей состроить ему глазки, и она определенно получала больше приглашений на пижамные вечеринки и на танцы, чем могла в реальности осилить. Однако, по мнению моей матери, Пейдж каким-то образом сделалась этакой трагической жертвой ее, моей матери, дочери-агрессора. Я попыталась объяснить маме, что это все равно что лай моськи на слона, но она и слушать ничего не хотела. Вроде бы у матери Пейдж какой-то родственник работал в правоохранительных органах, он и вычислил, что сообщения отправлялись с моего телефона. И мать Пейдж позвонила моей матери в слезах. Она буквально рыдала, по-настоящему. Тут я допустила ошибку: я закатила глаза.
– Похоже, ты не понимаешь, что она могла заявить в полицию. Мне пришлось умолять ее пощадить тебя. Представляешь, что я при этом чувствовала?
Я ничего не ответила. Как может хоть кто-нибудь и хоть когда-нибудь представить, что она чувствует? Она раздула целую историю из ситуации, которая и яйца выеденного не стоила.
Позже я слышала, как мать обсуждает это с Линетт и предполагает, что я, может быть, «ну, знаешь, социопат», хотя я безусловно им не была. Чего я не могла им сказать, так это того, что инициатором идиотской выходки выступала Дун, а не я. Помимо всего прочего, Пейдж Паркер – красивая и популярная, и я практически уверена, что ей совершенно наплевать, что я о ней думаю, даже если она вообще знает, кто я такая. Может, ее мать и рыдала над нашими посланиями, но Пейдж, как я подозреваю, их вовсе не читала. Я попыталась объяснить матери хотя бы это, я попыталась спросить, почему она всегда настроена против меня, но она пошла к себе в спальню и захлопнула за собой дверь, хотя я еще продолжала говорить с ней. Будто грубое поведение не в счет, если речь идет о ней самой.
– Я отправила тебе тонну фоток, – говорила Дун. На время я отвлеклась и перестала ее слушать. – У меня теперь белые волосы. Надеюсь, я не облысею.
– Я ничего не получала.
– И что, все там действительно выглядят в миллион раз лучше? – спросила она. – До сих пор не могу поверить, что ты свалила, ничего мне не сказав. А что там у тебя с телефоном?
На минуту она притихла, и я услышала щелканье кнопок. Разговаривая по телефону, Дун любит заодно проверять электронную почту.
– А они спрашивали? – Она замялась. – Про наши месседжи?
– О тебе они не спрашивали, – ответила я, потому что отлично понимала, что именно ее интересует. Я даже разозлилась. – Но если бы и спрашивали, я бы им ничего не сказала.
– Спасибо, – поблагодарила она, но по телефону было непонятно, насколько искренне. – Ой, чуть не забыла. Я вчера в «Крогере» видела твоих мам с Бёрчем. Они сделали вид, что меня не заметили, но, думаю, заметили. Они были в той части, ну, знаешь, где детские товары, и вообще-то вид у них был вполне счастливый.
